– Я, я - сукостой, сухар, жердяй, гамбургский сарделька, варум сарделька, не понять?

– Ну, вы же любите сосиски-сардельки с кислой капустой и пиво, вон даже Октоберфест...проводите, - Варя озадачилась:

– Блин, а может этот Октобер только после войны случился?

– О, Варья, ты знаешь Октоберфест? Удивлен!

– Наслышана, говорили знающие люди.

Сосед Влад, побывав там, с месяц делился впечатлениями о фестивале.

– Варюха, обожрался ихних колбасок и пивка попил...офигенно!

– Пузо твое, смотрю, тоже офигенно прибавилось.

– Молчи, соседка, буду теперь худеть. Бегать не могу, может, в качалку похожу.

– "Эх, соседушка, знал бы ты, в какой Октобер я попала..." - вздохнула про себя Варя.

А потом подумав, решилась, ведь даже если не поверит, все равно, вывод только один - у меня крыша уехала.

– Герби, я не из дурдома, а то, что скажу - истинная правда.

– Вас есть дурдом?

– Сумасшедшие там живут.

Варя поднялась, сходила в свою комнату, покопалась там и положила перед немцем малиновую книжечку. Герби взял её в руки и удивленно уставился на вытисненные золотой краской слова и герб.
– Вас ист дас?

– Ананас! Смотри сам!

Герби прочитал:

– Российская Федератион, а герб... Варум герб не сьерп и молот, а?

– Потому! Смотри дальше!

Он открыл и замер, медленно-медленно, по буквам прочитал раз, другой, пролистал, поизучал все записи, чуть ли не обнюхал каждую страницу.

– Их ферштее нихт, - растерянно произнес он.

– Ты же аналитик, вот и делай выводы.

– Дас канн нихт зайн!
– опять по-немецки сказал Герби.

– Ну, нихт, значит, нихт!!
– Варя потянулась за паспортом.

Он осторожно отвел её руку.

– Мне надо време понят. Тебя пока нет, и ты есть?
– Да, именно так, я через шестнадцать лет появлюсь на свет, мамке моей всего четырнадцать, и с отцом моим они ещё не скоро встретятся, через восемь лет.

– Дас ист фантастиш!! И тебе сейчас лет??

– Пятьдесят четыре, у меня сыну чуть меньше, чем тебе двадцать пять лет, Пугачева, блин, с Галкиным, я теперь.

– Майн Готт!

– Вот и я про то же! Я тебя, сынок, в два раза почти старше, тебе двадцать восемь, Руди сказал. Имеем двадцать шесть лет разницы. Так что старуха я для тебя, можешь успокоиться, совращать не буду.

А фон Виллов удивил, произнеся с Гринькиной интонацией:

– Вот уж хвигушки! Не отпущу!! В аусвайс один год рождений. А я видеть другой лицо, фюнфунддрайсих!

– Хороший возраст, тридцать пять... был когда-то!
– вздохнула Варя.

– Варья, я много думать потом, пока,нет терпений, - и Герби полез обниматься.

– Это как понимать?

– Я есть любопитни манн!!
– Герби как-то очень ловко справился с Вариной 'кохтой', как она называла эту рвань, и замер, увидев кружевной лифчик: - Вундершён!

– Герби, ты что творишь, а Руди войдет?

– Найн, Руди есть охранять!
– он просто вытащил её из-за стола, мгновенно подхватив на руки, пошел в комнату, бормоча при этом:

– Так долго день тянутся, много ждать!

– Ох, ребенок-жеребенок, ну зачем тебе это? Будет ещё у тебя и молодая фрау, и любовь, может не надо размениваться?
– пыталась остановить его бешеный напор Варя.

– Найн любов, найн другой фрау - Варья майне анзиге.

– Это что значит?

– Айн Варья и никто болше! Я ест серезный манн, вери мне, Варья!

– Когда мозги к нижней голове убегают, мы все у вас - единственные!!
– ещё успела буркнуть Варя, но фон Виллов, этот ледяной и высокомерный немец куда-то испарился, вместо него остался изумленный, какой-то оголодавший мужик, искренне восхищавшийся Варей и старающийся изо всей мочи ей понравиться. Как он смотрел на неё, как на какую-то редчайшую вещь, как нежно и бережно дотрагивался до неё, как трогательно благодарил после того, как отдышались оба. И поняла Варя каким-то обострившимся чутьем, что вот этот сухарь видел в жизни мало тепла и ласки, что и подтвердил вскоре его верный Руди.