– Генуг, Варья! Доволно! Ихь надо преваривать информацион! Майн Готт!
– Герби уткнулся в Варину грудь.

– Вот, сынок, многия знания рождают многия печали, когда ещё самый мудрый царь Соломон сказал.

– Найн, я не есть зонн, я есть твой манн, мушшина.

– Мушшина, это да! Иди уже спать!

– Найн, без Варья - никак.
– Он как-то неожиданно вскинулся, забормотав.
– Мало времья, ихь хабе...

– Что ты хочешь?

– Либен!

– Герби, ну не говори таких слов, они тебе ещё для молодой фрау пригодятся.

– Плёхо ты менья знайт, ихь загте - намертво! Майне либе фрау - ист Варья.

– Герушка, ну нет у нас с тобой будущего, как бы мы этого не хотели. Ты - славный, ты такой замечательный, но и сейчас мы с тобой по разные стороны, а в будущем... Сам подумай, если и встретимся, ну, можно допустить такой вариант, тебе сорок четыре, а я только появлюсь на свет.

– Ихь дизе знайт, не надо потерять време!

– Ох, мальчик, мальчик, какому из Богов захотелось так пошутить над нами? Ведь трудно, скорее всего невозможно поверить в такое, вернуться на шестьдесят восемь лет назад...

А Герби спешил, он торопился надышаться, насмотреться на свое такое нечаянное, с неба свалившееся, нежданное, но безумно дорогое счастье. Он - блестящий аналитик, всегда тщательно и скрупулезно проверяющий все и вся, никому и никогда с первого раза не верящий, и так быстро и четко понял, что она, эта фрау, его и только его. Варья, старше его вполовину, такая необычная в суждениях, такая... Он молился как мог про себя, чтобы Бог дал ему подольше возможность видеть, трогать, любоваться его либен фрау.

Случилась у него "либер ауф ден ерстен блик" - любовь с первого взгляда.

Будь мирное время, он бы может и не обратил на неё внимания, а вот сейчас, в такое сумасшедшее время, когда каждый шаг надо просчитывать и тщательно контролировать, он как-то сразу четко осознал- это и есть настоящая, единственная любовь.

Ночью это был восторженный, просто боготворящий свою Варью, не выпускающий её из объятий даже крепко спящим, а днем... днем ему было невыносимо тяжело. Зная, что предстоит впереди его Фатерлянду, он с огромной брезгливостью стал относиться к таким вот 'Кляйнмихелям', упивающимся возможностью творить зло безнаказанно.

. Ядзя передала с Гринькой, что скоро не придет в Раднево, кашель немного приутих, но пока она добредет, по-новому застудится, и пусть Варя будет на хозяйстве.

А Василь... он сильно удивил Варю, которая, как всегда по их приходу, расцеловала своих детишек. Он взял четвертушку бумаги и написал всего одно слово: Мамушка!

– Василек, но я же не твоя мама?
– мальчик замотал головой, и опять написал: - Мамушка! Потом крепко-крепко обнял её.

– Ох, маленький!!
– Она обняла его и позвала Гриньку, притянула к себе и второго воробья, помолчав, задумчиво сказала:

– Ладно, мамушка, значит, мамушка, а вы мои сыночки. Но ведь и ругаться буду, особенно на Гриню, за его мерзкие цигарки.

Василек засмеялся...

– Что, бесполезно?
– Он кивнул головой и написал - Никодим.

– Ох, увидеть бы этого вашего знаменитого, но и ужасного деда и отругать его, да только вижу, толку не будет.

Василек опять согласно кивнул.

– Как вы там, зайчики мои?

– Да ничаго, Ефимовна с Казимировной у школе преподають, да и поп ешче. Казимировна много чаго знаеть, стихи усякие, книги. Немцы у первое время проверяли, чаго ёна гаворить, шчас не приходють, а ёна так интересно рассказываеть, заслушаесся. Василь вон усе-усе запоминаеть, чаго она гаворить, усе стихи наизусть помнить, не то что я. У мяне у одно ухо влетаеть, а из другога вылетаеть.

– Это потому, что ты не стараешься прислушаться, сидишь, ворон считаешь. Вот батька придет, а ты совсем неуч!

– Ежли батька прийдеть, учиться стану на пятерки.

– Ага, взрослый, с усами и с первоклашками, будешь по слогам читать.

Василь смеялся, Гринька сначала надулся, а потом просиял:

– Эгеж, ты специально так гаворишь, понЯл!

Гринька легко сошелся и с Руди, они подолгу сидели, разговаривая на житейские темы, ещё и умудрялись спорить.