Шрифт:
Железняков возбужденно сказал:
— Ничего, братки. Придет время, и мы им отплатим за все…
— Кому это ты так страшно грозишь? — неожиданно раздался голос старшего офицера, вошедшего в кубрик.
Матросы сразу все умолкли.
Сохачевский подошел вплотную к Железнякову.
— А ну, разъясни, с кем это ты собираешься расправиться? — Взгляды их скрестились. Вытянув длинную шею, Сохачевский уставился в молодого матроса злыми черными глазами: — Молчишь, сукин сын? А почему так долго возишься с койкой?
Железняков окинул быстрым взглядом кубрик. Еще никто не вынес своей постели. А этот придирается к нему…
Анатолий впился дерзким взглядом в Сохачевского.
— Что ты уставился на меня, как баран? — крикнул еще более раздраженно старший офицер. — Я спрашиваю, почему до сих пор не вынес койку?
С трудом сдерживая себя, чтобы не ответить Сохачевскому резкостью, Железняков ответил:
— Виноват, задержался…
Выхватив из рук Железнякова койку, старший офицер издевательски спросил:
— Это что такое у тебя?
— Койка, — уже еле владея собой, выговорил Анатолий.
— Мешок с навозом, а не койка! Разве так зашнуровывают?! — Сохачевский приподнял брезентовый мешок с постелью и бросил его на палубу. Перевязать!
Железняков сжал кулаки. По вдруг увидел, как сурово, предостерегающе смотрит на него Груздев. Словно облитый ледяной водой, Анатолий сразу вытянулся во фронт перед Сохачевским.
— Есть, перевязать койку!
В этот момент в кубрик вошел боцман Слизкин. Крупные покатые плечи, высокое и толстое туловище, рыжие щетинистые усы и ярко надраенная большая медная дудка, висящая на такой же блестящей цепи, перекинутой через багровую шею, усиливали сходство его с городовым.
Сохачевский набросился на него:
— Безобразие! Распустил команду! Это не военные моряки, а старые бабы!
— Виноват-с, ваше высокобродие. Что касаемо до матроса второй статьи Железнякова, так нет сил управиться. Развращает всю команду…
Железняков обратился к Сохачевскому:
— Разрешите вынести койку?
Старший офицер грубо отрезал:
— Марш, быстро!
Вечером того же дня, встретив Железнякова на верхней палубе, боцман Слизкин зло набросился на него:
— Из-за тебя, дармоед, мне сегодня попало от их высокоблагородия. При этих словах Слизкин толкнул Анатолия.
Терпение молодого матроса лопнуло. Он ударил боцмана с такой силой, что тот грохнулся на палубу и закричал:
— Караул! Убивают!
Первым на крик прибежал дежурный по кораблю, а вслед за ним явились Норгартен и Сохачевский.
— Он хотел убить меня, ваше высокобродие! — завопил Слизкин.
— Это неправда! Я…
— Молчать! — крикнул Норгартен. — Под суд пойдешь! Арестовать его!
Над заливом уже сгущались вечерние сумерки, когда от трапа «Океана» отчалила шлюпка, на которой отправили в Кронштадт Железнякова под конвоем двух матросов. Один находился в носовой части шлюпки, а другой — вблизи кормы. У каждого из них у ног наклонно стояла винтовка.
Улучив момент, когда сидящий ближе к корме матрос занес весла для очередного гребка, Железняков схватил у него винтовку, наставил на переднего конвойного и приказал:
— Бросай ружье в воду! — Затем он навел дуло своей винтовки на другого матроса и властно потребовал: — Кидай весла в воду!
— Железняков, не губи нас! — закричали конвойные.
— Братцы, простите меня! Если я попадусь в лапы жандармов, то меня расстреляют или сошлют на каторгу! Прощайте! — С этими словами он прыгнул в воду…
Против воли
Набережная небольшого черноморского портового города была похожа на шумный базар. Пестро одетые загорелые люди суетливо метались но пристани возле складов, толкались у широких деревянных сходен двухтрубного океанского транспорта. Жаркий воздух был пропитан запахом нефти. Отовсюду слышалась русская, украинская, армянская, греческая речь.
В носовой части пришвартованного транспорта прерывисто громыхала паровая лебедка, выуживая тросом из недр трюма мешки, ящики, тюки.
Сквозь шум толпы и грохот лебедки то и дело раздавались восклицания низкорослого, гололобого человека:
— Майна!.. Одерживай!.. Вира!..
Подгоняемые ветром волны катились по залитой лучами солнца бухте, с шумом бились о берег и борта судна, обдавая брызгами набережную и деревянную пристань. Но ни солнце, ни волны как будто не существовали для вспотевших бронзоволицых грузчиков-силачей. С вытертыми кожаными подушками на спинах, сгибаясь под тяжестью ящиков и мешков, они бегали по сходням, гикая и ругаясь. То и дело слышалось: