— Черт с ним, хоть повесьте его! Мне сейчас нужен кочегар! — резко сказал Каспарский дежурному офицеру. — Так что ж, удалой пловец, может, все-таки пойдешь ко мне на судно? — обратился он к Железнякову.

— Хорошо. Согласен, — ответил Железняков.

— А вот и машинист вам, капитан, — показал дежурный на арестованного Дмитрия Старчука, которого ввел в это время городовой. — Задержали у ресторана «Сан-Ремо», но документы в порядке.

…Из полицейского участка Железняков и Старчук прошли вместе с капитаном прямо в порт.

Вскоре «Принцесса Христиана» вышла из гавани и легла на свой курс, направляясь к Одессе.

По указанию капитана Каспарского Железняков занял свободную койку в общекомандном кубрике.

— Потом перейдешь к «духам», [2]– сказал ему капитан.

Перед вахтой надо было хоть немного отдохнуть. Но Железняков не мог уснуть. Он был взволнован тем, что пришлось пережить в полицейском участке. Да и здесь, на этом пароходе, где могут арестовать как дезертира военного времени. «Да, могут, если я не опережу их и не убегу из этого „милого отечества“… Посмотрим все же, кто кого опередит… Нет, они не поймают меня!»

Пробили склянки, известившие, что надо собираться на вахту.

Железняков вышел на верхнюю палубу. Шторм окончательно присмирел, но море беспокоила большая зыбь, от которой особенно страдали больные и раненые фронтовики. Способные передвигаться выбирались из нижних помещений на верхнюю палубу, чтобы подышать свежим воздухом и этим облегчить свои мучения.

Многие солдаты, видевшие Железнякова накануне днем, когда он приплывал на судно наниматься, сразу узнали его. И Анатолий услышал, как говорят о нем:

— Этот молодчик снова вернулся сюда.

— Но старика не уволили, я сам видел его сегодня, когда он выходил из кочегарки…

Железняков прошел на полубак. Отсюда во все стороны хорошо было видно море и берег. Ему знакомы были эти места: еще до военной службы он плавал здесь матросом на пароходе «Тайфун»…

Впереди на горизонте показался большой караван транспортов. Они шли кильватерной колонной в охранении военных кораблей. «Наверное, везут солдат для пополнения нашей Кавказской армии, — сразу догадался Железняков. — Эх война, война, будь ты проклята! Ну за что погибают люди?!»

Размышления Железнякова прервал раздавшийся за его спиной незнакомый голос:

— О чем задумался, мореплавец?

Анатолий обернулся и оказался лицом к лицу с тем раненым солдатом, который ругал его накануне, заступаясь за кочегара Непомнящего.

— Ты, может, за мои слова обиделся? Я ведь от жалости к старику, простодушно сказал солдат. — Давай познакомимся. Як тебя величают? А я Тарас Архипенко.

— Зови просто Анатолием…

Их дальнейший разговор прервал громкий гудок «Принцессы Христианы». Она приветствовала караван транспортов, заполненных солдатами.

— Везут на турецкий фронт, — хрипло сказал Архипенко, вспомнив, как он сам вместе с товарищами по полку плыл этим маршрутом.

Раненый снял с головы выгоревшую на солнце старую фуражку с помятой жестяной кокардой. Так он стоял, не покрывая головы, несколько минут, словно провожая похоронный кортеж, плывший по морю…

— Мабуть, полка два повезли, а скильки вернется? — тяжело вздохнул Архипенко, продолжая стоять с непокрытой головой.

Когда караван остался далеко за кормой «Принцессы Христианы», Железняков отвел пехотинца подальше от других солдат и предложил покурить.

— Как сейчас настроение на фронте?

— Будь вин скаженный той фронт, — сплюнул Архипенко, сопровождая ответ крепким словом. — Совсем загоняли солдата…

— А кормят в окопах как, хорошо? — продолжал расспрашивать солдата Железняков.

— Як кормят? — солдат опять выругался. — Суп — хоть голову мой, пшонина за пшониною гоняется з дубиною… А куда податься нашему брату от такой жизни? На небо не вскочишь и в землю не заховаешься.

Анатолий обратил внимание на зарубцевавшийся шрам, который краснел на виске под короткими седыми волосами фронтовика.

— Это что, дружище, ранение?

— А ты думаешь, шо баба поцеловала, — горько усмехнулся раненый пехотинец. — Мене неприятель любит, як кума. То в башку влепит пулю, то в руку. Вже третий раз до госпиталя еду. Но зараз я спокоен. Бильше не придется представлять свой лоб под турецкие, або под германские пули. Кажуть, що царь решил отпускать до дому воина, коли вин три або четыре раза ранен…

— О таком законе не слыхал что-то… Думаю, обдуривают вас… медленно проговорил Железняков.

Пехотинец насторожился: