– Бабушка, я точно такой видела сейчас во сне! – поспешила ей сообщить Лис.

– А это он и есть.

– Но это же твой браслет, – возразила Лис.

– Теперь будет твой. Пришло время передать его тебе.

– На нем такое написано!

– Сейчас ты забудешь это, и вспомнишь, когда придет время. Пройдёт время, и ты сумеешь прочесть, что здесь написано. Я тебя обучила этому языку, когда ты спала. Это знание внутри тебя, и проявится вновь, когда придёт время.

Лис рассматривала изумительной зелени обсидиановый браслет, инкрустированный мельчайшими кусочками разноцветных камней, имитирующих рисунок змеиной кожи и фантастические крылья, сложенные по бокам.

– Бабушка Чан, он точно такой, каким я его видела во сне.

– Сон – это тоже наша жизнь, только вторая.

– Значит, Змей может ожить. Он такой был добрый и красивый. Мне жалко, что он застыл.

Лис, глядя на браслет, сравнивала обсидианового Змея с тем живым, который парил в небе.

– Он и есть живой, всегда живой. Змей – связь человека с небом, с Высшими силами, с Богом, а она всегда живая. Где бы ты ни увидела знак Змея, знай, что он означает Божественное, Высшее видение. Змей у майя самый уважаемый знак. Под ним рождаются самые сильные шаманы и духовидцы. Он наделяет их пророческим даром, умением читать чужие мысли и многим другим. Я родилась в День Змея, и ты родилась в такой день. Тебе многое дано. У тебя особая судьба. Трудная. Никогда не ропщи. Помни: все от Бога.

Лия проснулась, но глаза не открывала, пытаясь подольше сохранить то чудесное видение и ощущение волшебства, а в голове звучали слова бабушки Чан: «Никогда не ропщи. Помни: все от Бога». И тут же вспомнились слова бабушки Ариши, которые она часто повторяла ей в детстве в этой жизни: «Помни: всё, что ни делается, всё – к лучшему». Лия впервые увидела себя во сне майянкой-девчонкой, хотя давно уже допускала, что когда-то жила в племени майя. Никогда до Египта ей не снились майя. В этих отрывках снов, как она понимала, которые относились к одной и той же жизни, её звали Лис.

Вспоминая свои сны из прошлых жизней и увязывая их с настоящей, на что-то она находила ответ, что-то объяснялось ей, что-то расшифровывалось более подробно, а на что-то были только намёки. Было и то, что просто ошеломляло её, вызывая новые вопросы. Многое, многое она еще не могла понять, увязать, принять. Не хватало ума, ограничивало земное мировоззрение. Почему живой Змей превратился в кусочек обсидиана, правда, очень красивый? Ясно, что то, что снится ей в эти египетские ночи, связано воедино в какой-то непонятный пока еще ей замысел, способствующий ее духовному восхождению. Но в этом было столько необъяснимого, что она не переставала удивляться.

Как могло случиться, что ужас одиночества, испытанный египетской девчонкой Тэрой в шестилетнем возрасте, проявился в этой жизни в ней, и именно когда ей было шесть лет?

Значит, то острое ощущение одиночества, которое она пережила много веков назад, осталось навсегда, затаившись в закоулках души, и выбралось на поверхность, пробираясь в сознание всякий раз, когда появлялись к тому предпосылки?! Она ничего не может сказать о других жизнях, она их не помнит, а в этой – страх одиночества посещал ее дважды. Один раз в детстве совсем беспричинно, и второй раз, когда она разошлась с мужем и ей казалось, что она лишилась опоры, лишилась того важного и главного, с чем должна была шествовать по жизни. Отныне она одинока. Она потеряла свою половинку, и мир отвернулся от нее. Он просто рухнул. Провалился в бездну. И она летела туда же вместе с ним. Всё то, что окружало её – его не было, потому что оно потеряло всякий смысл.

Лия вспоминала сон о своих первых днях пребывания в школе жриц.

Она стояла перед огромной пустыней. Сколько видел глаз, простирались пески и каменные горы. От вида сурового, почти одноцветного, бескрайнего нагромождения песка и камня заныло сердце. Ее вдруг охватило жуткое по своему выражению чувство одиночества. Ей было неуютно в окружающем пространстве. Неприветливые грязно-серые, иногда палевые скалы не внушали ни капли положительных эмоций. Ее жизнь теперь будет такой же однообразной и неинтересной, как эти скалы и песок. Они были повсюду, бежевые и серые. Ни одной радующий глаз расцветки. Такая же безрадостная будет и ее жизнь. Вспоминая сон, она ощутила это безнадежное одиночество, которое охватило ее несколько веков назад, но оно не стало менее жутким и совсем не поблекло в веренице веков. Оно охватило ее полностью, подчинило все ее мысли и ощущения. Тэре представилась безотрадная жизнь, ибо она понимала, что никто ее больше не будит любить так, как любила Юйя, никто больше не сойдется с ней так близко, как няня, никто не пополнит своею душой ее душу, не объяснит то непонятное мирское, что будет томить ее. Все это теснилось в сердце, вызывало смутную тревогу, но в бурной новизне аскетической школьной жизни не могло облечься в более ясные очертания. Ей было так плохо, так щемило сердце, что захотелось убежать от этого чувства, спрятаться. Это было настолько ужасно, что она стала оглядываться в поисках убежища. Но куда? От себя ведь не спрячешься. Это она поняла впервые: от себя невозможно спрятаться.

Тогда, после развода, надвигающееся одиночество сулило ей что-то жуткое, чего она не могла осознать, а только чувствовала. Это бессознательное еще более усугубляло опасность, обостряло ощущение. Сознавать, что оно надвигается, и не понимать, что это такое, было во много крат страшнее. Все это сулило ей что-то жуткое. А ведь с нею подобное уже один раз было. В детстве. Ей было шесть лет. На нее накатился такой же ужас, вызванный мыслью о будущем одиночестве, когда уже не будет ни мамы, ни бабушки, и она останется одна-одинешенька на всем белом свете, уязвимая и незащищенная. Позже, взрослея, она часто вспоминала этот приступ безотчетной тоски и отчаяния и не могла понять, чем он был вызван. Она пыталась понять, что могло сформировать такие мысли и ощущения. Тогда она была еще совсем невинным ребенком, которого не постигало личное горе, если не считать горя всеобщего, принесенного войной. Ее не коснулись еще настолько глубокие переживания, которые могли бы вызвать такие чувства, пусть даже интерпретированные. Был летний вечер. После дневной жары постепенно на землю опускалась прохлада. Она лежала на коврике на террасе. Рядом бабушка поливала цветы. Косые лучи заходящего солнца просвечивались сквозь ажурные сплетения веток, оставляя на террасе причудливый узор тени. С клумбы приплывал легкий аромат душистого табака, смешанный с запахом дышащей по-особому земли после полива. Как среди этой идиллии летнего вечера, рядом с самой любимой бабушкой, ее могла охватить эта тоска? Откуда она выплыла? Откуда пришло это чувство одиночества? И только теперь она поняла – из прошлого. Когда Тэру разлучили с матерью, когда она впервые поняла, что осталась одна на всем белом свете без опеки и заботы, без любящих ее сердец рядом, тогда и пришло это чувство. Оно осталось в памяти и вынырнуло у неё через столетия. Но даже тогда, когда умерла ее любимая бабушка, а потом мама, ее не посещало подобное чувство. Только тогда, только в детстве, как отголосок ее нелегкой судьбы в этом же возрасте. Лия хотела прогнать это наваждение, подумать о чем-то другом, но это чувство ужаса, пронизывающего душу, не хотело покидать ее. От него немели пальцы рук и ног, останавливалось сердце. Неужели так страшно одиночество? Или что-то ужасное произойдет с ней в том далеком будущем, которое ее ожидает, когда не будет ни папы, ни мамы, ни бабушки? Не было никаких конкретных подсказок. Просто был один всепоглощающий ужас.

Так было и во сне. Когда Тэра пришла в себя, то обнаружила, что ушла далеко от того места, где ей разрешили постоять. Ее окружала зловещая тишина, и только хруст камней и песка под ногами нарушал ее. Тэра ощущала себя чужой и инородной в этом мире, неприемлемом для нее и не предвещающим ничего хорошего. Почему это случилось с ней? Почему ее разлучили с мамой и бросили в этот чужой и холодный мир, как щенка в студеную воду? Выживет ли она? Сможет ли смириться и принять новые правила и устои незнакомой жизни? Перед глазами возникло милое мамино лицо. Ведь она ее любила, любила! Это она точно знает. Почему тогда согласилась, чтобы ее увел этот старый жрец? Он ей сказал как-то: