– Таня, что ты, я правду сказала, Ибрагим сам видел, и Гаджи видел, можешь у них спросить.

– Иди ты со своими братьями, - почти плача, крикнула Таня и бросилась к калитке.

– Таня! Таня!
– Лейла побежала за ней, но Таня уже подходила к

к большим воротам, как всегда запертым, и входила в узкую калитку.

Дома Таня, стараясь ни о чем не думать, старательно вымыла посуду, оставленную в раковине с утра: мама спешила на работу - сварила овсяную кашу в кастрюльке, налила стакан молока в красную с белым горошком чашку - последнюю из сервиза, и пошла в комнату деда.

Таня должна была поставить рядом с его кроватью на тумбочку чашку молока и тарелку каши. Когда она открыла дверь, в глаза, как всегда, сразу бросилась фотография: дедушка и бабушка. Он в костюме с галстуком ядовито зеленого цвета, в белой рубашке, волосы светло-желтые, бабушка в синем платье с отложным воротничком, тщательно причесанная, с накрашенными губами.

– Да у меня галстук-то был бардовый, - вспомнила Таня слова деда, когда как-то раз, в детстве, спрашивала про эту фотографию.

– Деда, а почему же он здесь зеленый?

– Да это, Танюшка, в мастерской так сделали, Оленька захотела, чтобы фотография была цветной, вот и нарисовали такой цвет. А бардового в мастерской не было.

– А у бабушки платье действительно было синее?

– Лицо деда стало каким-то далеким, он смотрел на фотографию и словно видел что-то другое.

– Да, Танюшка, было у нее такое платье, сразу после свадьбы купили, твоя мама тогда еще не родилась.

– А когда мама родилась?

– А мама позже родилась.

– А тетя Света уже тогда была?

– Была, тете Свете было три годика.

Таня исчерпала свои вопросы, получив нужные ответы.

С тех пор в их квартире многое поменялось, но в комнате деда неизменно на стене висела эта фотография, которую бабушка готовила в подарок к их серебряной свадьбе, но не дожила до нее совсем немного.

Дед спал, укрывшись с головой одеялом, и Тане стало страшно: а вдруг он там, под одеялом уже умер? Она осторожно открыла край одеяла, и дедушка сразу открыл глаза.

– Танюшка, - хрипло сказал он, - ты приготовила молоко?

– Все приготовила, - девочка помогла старику подняться, но ел он сам, медленными глотками пил молоко, с трудом удерживая его трясущимися руками. Ложкой, стукая по краю тарелки, брал кашу, получалось не всегда. Дед был весь поглощен приемом пищи и не обращал на внучку никакого внимания, а она смотрела, как он ест, и не могла выйти из комнаты, пока дед не заканчивал обеда.

Затем она унесла на кухню пустую чашку и тарелку, вымыла их и села за свой стол.

Отец ушел еще тогда, когда дочке было одиннадцать лет. Ушел, оставив не только жену с дочкой, но и своего наполовину парализованного отца.

Со второй недели сентября, когда Таня вдруг увидела его синие-синие глаза, она стала интересоваться всеми любовными историями, которые открывались на страницах книг: Ася, Маша Миронова, и конечно, же ее тезка, про которую она читала летом - все они сливались для нее в один образ и наделялись ее, таниными чертами характера, ее лицом, повадками, мыслями.

А произошло это почти случайно. Им двоим дали задание повесить шторы в новом кабинете на втором этаже. И он, высокий, спортивный, стоял на стуле, водруженном на парту, доставал головой почти до потолка, наклонялся и принимал у нее из рук кремовые занавески, а она снизу вверх смотрела в его глаза и утонула в них.

В кабинет периодически заходили то Белецкая, то Французова и ехидно что-то ему говорили. Он со смехом отвечал, а Таня густо краснела - никогда не могла избавиться от этой привычки.

– Смотри, невесту себе нашел - заливалась смехом, говорила Белецкая.
– Мы теперь побоку, так, красавчик?

– А что, она девушка покладистая и в отличие от вас - работящая - смеясь, отвечал он.

– Будет тебе борщ варить, станешь толстый и гладкий, - съязвила Французова.

– Гадкий - подхватила Белецкая, и обе снова захохотали.

Таня тогда представила себе вдруг, как она действительно варит ему борщ, вносит кастрюлю в их кухню, в их собственную кухню!
– и у нее голова закружилась.