Чтобы совсем не прекратить выдачу населению минимальных норм хлеба, пришлось пойти со второй половины ноября 1941 г. на увеличение примесей в составе выпекаемого хлеба. Ржаная мука составляла в нем в это время всего 55 %, а остальная часть – разные примеси (солодовая, овсяная и ячменная мука, отруби, обойная пыль и сметки, рисовая лузга, жмых, пищевая целлюлоза) [167] .

Изысканием дополнительных источников питания и пищевых заменителей в это голодное время занимались практически все ленинградцы, на предприятиях и учреждениях, в научных институтах, высших учебных заведениях и школах.

Еще одним источником добывания продуктов питания стал черный рынок, но из-за высоких цен продаваемые там расхитителями и спекулянтами продукты были недоступны большинству простых ленинградцев. По данным У НКВД ЛО на 25 декабря 1941 г., цена 100 г хлеба составляла 30 руб., 100 г масла – 70-80 руб., 100 г сахара – 30 руб., 1 кг мяса – 200 руб., 1 кг конины – 150 руб., 1 кг картофеля – 60 руб. [168] Чтобы соотнести эти цены с покупательной способностью населения Ленинграда, надо иметь в виду, что заработная плата в это время выплачивалась нерегулярно и в первую очередь тем, кто работал на еще действующих предприятиях и учреждениях. Снять же деньги со своих сберегательных книжек ленинградцы с начала войны могли в сумме не более 200 руб. в месяц. В порядке исключения композиторы, художники, писатели, народные и заслуженные артисты, деятели культуры и искусства могли брать со своих вкладов в месяц до 1 тыс. руб.

К концу декабря 1941 г. «пищевая доминанта» завладела населением блокированного города. «Мучительный голод заставляет человека и думать, и говорить только об одном – о пище, делиться воспоминаниями о любимых и нелюбимых блюдах, вызывает сожаления о прежних капризах, о тех недоеденных и вовсе не употребленных простых блюдах, которыми пренебрегали в былое время, – отмечает в своем дневнике врач амбулатории фабрики «Красное знамя» А. И. Лихачева. – Где встретятся два-три человека, на службе ли, на работе, в очереди, разговор только об еде. Что дают по карточкам, какая норма, что можно достать и т. д. – это кардинальный жизненный вопрос каждого» [169] .

Жестокий голод усугублялся наступившими сильными холодами, почти полным отсутствием топлива и электроэнергии. 2 декабря 1941 г. Исполком Ленгорсовета установил лимиты расходования угля для коммунальных предприятий и учреждений на текущий месяц. Медицинским учреждениям выделялось около 6 т, баням и прачечным – 4,55 т, Ленводопроводу – 0,7 т, Трамвайно-троллейбусному управлению – 0,65 т, Городскому отделу народного образования (включая детские сады и ясли) – всего 0,05 т. Эти мизерные цифры, носившие скорее символический характер, объяснялись тем, что в резерве города к этому времени осталось всего 325 т угля для коммунальных потребителей. Решением Исполкома Ленгорсовета от 20 декабря 1941 г. были «разбронированы» дровяные склады Ленгортопа [170] . Чтобы хоть как-то разрешить топливную проблему, Исполком Ленгоросовета разрешил в декабре разбирать на дрова деревянные дома и другие деревянные сооружения, главным образом подвергшиеся разрушению. Были снесены трибуны стадиона им. Ленина, летние постройки в парках, так называемые «американские горы» и др. Все это дало блокированному городу около 150 тыс. кубометров дров. Кроме того, на организованных в Парголовском и Всеволожском районах лесозаготовках было заготовлено еще 300 тыс. кубометров дров. Исполком Ленгорсовета смог выделить из своих скудных запасов населению всего 15 тыс. кубометров дров, 90 тыс. – предприятиям и учреждениям, 14 тыс. – хлебопекарным заводам и 40 тыс. – Ленэнерго [171] . Из-за отсутствия бензина грузовой автотранспорт был переведен на газогенераторное топливо («чурки»), производство которого было налажено на Ижорском фанерном заводе.

Суточная выработка электроэнергии с сентября по декабрь 1941 г. сократилась почти в 7 раз. Минимальные нормы снабжения Ленинграда электроэнергией обеспечивали коллективы II и V ГЭС, на помощь которым было направлено около 2 тыс. рабочих, снятых по решению Исполкома Ленгорсовета со строительства Володарского сектора обороны города [172] . 9 декабря 1941 г. в целях сокращения расхода электроэнергии было упразднено 8 трамвайных маршрутов и снято с линии 90 трамвайных вагонов [173] . Вскоре трамваи и троллейбусы застыли на улицах города, став неотъемлемой частью блокадного пейзажа зимы 1941-1942 г. Из-за недостатка электроэнергии один за другим останавливались оборонные заводы. «В городе почти нет электроэнергии, сегодня остановился наш завод», – записал 11 декабря 1941 г. в своем дневнике директор «Севкабеля» А. К. Козловский [174] . 20 декабря в литейном цехе Кировского завода подача электроэнергии прекратилась в тот момент, когда рабочие разливали металл по формам, предназначенным для отливки снарядов. На заводе им. Лепсе электроэнергию отключили 25 декабря 1941 г. «У меня до сих пор перед глазами эта картина, – вспоминал начальник литейного цеха М. Г. Дерябин. – Иду в цех, а в цехе – багровое пламя… Ковш наполовину опрокинут и расплав льется прямо в яму…» [175]

Все эти нечеловеческие лишения и трудности вызвали огромную смертность среди ленинградцев. Бурное развитие дистрофии усугублялось тяжелыми психическими травмами, вызванными постоянными бомбежками, обстрелами, потерей близких людей. Физическое перенапряжение, холод, отсутствие электричества и отопления, воды, канализации и других элементарных бытовых условий служили катализатором снижения жизненного тонуса, парализуя волю к жизни. Ленинградцы умирали дома в холодных квартирах, на работе, на улице, в очередях за хлебом. Горе пришло в каждую семью. На глазах у матерей и отцов умирали их сыновья и дочери, дети оставались без родителей. Возникшая в силу нечеловеческих условий жизни в осажденном городе и прежде всего из-за невиданного ранее голода алиментарная дистрофия останется в истории медицины периода Великой Отечественной войны как «ленинградская болезнь». Ученые, изучавшие эту болезнь и искавшие средства борьбы с ней, наблюдали многие тысячи людей в крайних условиях их существования и, к великому горю, мало чем могли им помочь. Отношение числа смертельных случаев к числу заболеваний дистрофией достигало в это критическое время 85 % [176] . Медицинским работникам было ясно, что решающим средством борьбы с дистрофией является полноценное питание, но в декабре 1941 г. единственным общедоступным средством спасения людей был кипяток. И по решению Исполкома Ленгорсовета от 6 декабря 1941 г. во всех районах города были установлены общественные кипятильники, из которых литр кипятка отпускался по цене три копейки [177] . 13 декабря 1941 г. Управление НКВД СССР по Ленинградской области и городу Ленинграду направило на имя А. А. Жданова, М. С. Хозина и А. А. Кузнецова следующее спецсообщение: «В связи с продовольственными затруднениями среди населения, особенно среди женщин, отмечается рост отрицательных настроений. Эти настроения сводятся к тому, что: а) положение Ленинграда безнадежно, блокады не прорвать, население погибнет от голода; б) в декабре в городе окончится весь запас продуктов, после чего Ленинград будет сдан немцам; в) в случае сдачи города облегчится положение продовольствием; г) голодать дальше немыслимо, необходимо действовать организованно, устраивать бунты, погромы хлебных и продовольственных магазинов. Рост отрицательных настроений показывают и данные военной цензуры. Возрастает процент отрицательных сообщений, выражающих недовольство снижением норм выдачи хлеба и голодным существованием…» [178]

Эффективным средством спасения населения могла и должна была стать его эвакуация. Постановлением Военного Совета Ленинградского фронта от 19 ноября 1941 г. была утверждена «Комиссия по эвакуации из Ленинграда людей» во главе с председателем Исполкома Ленгорсовета П. С. Попковым. 26 ноября 1941 г. последовало подписанное А. Н. Косыгиным распоряжение Совета по эвакуации СССР, утвердившее предложение Исполкома Ленгорсовета об эвакуации из Ленинграда автотранспортом до ст. Заборье с дальнейшей пересадкой на железнодорожный транспорт 118 тыс. человек. В первую очередь это были рабочие эвакуированных предприятий и члены их семей – 75 тыс. человек; ученики ремесленных училищ и школ ФЗО – 34 тыс. человек; преподаватели и слушатели военных академий – 6 тыс. человек; специалисты и научные работники – 3 тыс. человек [179] . Едва начавшаяся эвакуация сразу же встретилась с огромными трудностями, и намеченный план – вывозить ежедневно до 7 тыс. человек – оказался нереальным. В связи с этим 6 декабря 1941 г. Военный Совет Ленинградского фронта принял новое постановление, согласно которому массовая эвакуация должна была начаться с 10 декабря 1941 г. по ледовой дороге через Ладожское озеро, число вывозимых людей к 20 декабря должно было достигнуть 5 тыс. в сутки. Однако 12 декабря Военный Совет постановил «отложить эвакуацию из Ленинграда по фронтовой автомобильной дороге впредь до особого распоряжения» [180] . Хотя в постановлении Военного Совета от 6 декабря 1941 г. были определены последовательно все маршруты эвакуации и ответственные за них лица, в первые же дни выяснилось, что практически массовая эвакуация не подготовлена.

Слухи о возможной эвакуации через Ладожское озеро захватили ленинградцев, о чем можно судить и по записям в блокадных дневниках. «Трудно человеку, не испытавшему всех тягот нашего положения, представить себе, как заманчиво для нас оказаться через несколько дней в условиях, в которых можно вволю поесть хлеба и картошки, – читаем в одном из дневников. – Об этом мы мечтаем как о недосягаемом счастье. Мечтаем мы и о том времени, когда можно будет спокойно спать, не думая о том, что ненароком в тебя может попасть фугасная бомба или артиллерийский снаряд. И вдруг понимаешь, что эти мечты могут осуществиться – правда, при известных трудностях и опасностях – благодаря эвакуации» [181] . Но в декабре 1941 г. этой мечте большинства ленинградцев не суждено было сбыться. Актом безрассудства можно назвать начавшуюся с конца декабря 1941 г. «походным порядком» эвакуацию через Ладожское озеро беженцев, оставшихся в блокированном городе. Многим из них так и не удалось достигнуть восточного берега Ладоги.