– Опять ближайшее время! Никаких задержек более! У нас противник на загривке. Даю двенадцать часов на всё про всё!

– Да, да, обещаю – часто закивал головой комиссар.

Старик сурово предупредил:

– И знайте, сударь, что я терплю вас в экспедиции до тех пор, пока вы ведёте себя пристойно. Ещё один подобный фортель, и я вышвырну вас вон. И мне всё равно, чем вы там себя мните. Эта экспедиция находится на контроле у самого вашего Ленина, так что мне простят любое самоуправство.

После этого инцидента хулиган на некоторое время присмирел, во всяком случае в присутствии старика он старался не хамить. Но за спиной генерала всячески хорохорился и обещал «пустить старого контрика» в расход после выполнения задания. Причём придумывал для него самые страшные способы казни. Например, обещал после возвращения в Москву бросить в цистерну с соляной кислотой, чтобы от тела генерала не осталось и следа.

А пока Лаптев тешил себя мелким шкодничеством: подкладывал старику битое стекло в валенки, тайком подсыпал соль в чай. Со стороны это выглядело очень по-детски. Наводящее ужас даже на суровых фронтовых пилотов чудовище оказалось местным пакостником, злым мальчишкой, изо всех сил пыжащимся казаться крутым.

По сути комиссар был инфантильным подростком, чья голова была набита приключенческой беллетристикой и бредовыми идеями господ Маркса и Ленина. Он до хрипоты, до пены на губах готов был отстаивать свои взгляды на политику и искусство в ожесточённых спорах с ортодоксами. Только мало кто решался всерьёз спорить с этим двадцатилетним мужчиной с психологией малолетнего преступника. Революция дала ему в руки оружие и фактически бесконтрольную власть. Эта власть «снесла крышу» парню, сделав чрезвычайно опасным для окружающих. Убийство человека часто совершалось им ради забавы или из неутолённого любопытства. Так же уличные пацаны умерщвляют разными способами соседских кошек и несчастных ворон.

Но если Вильмонт полагал, что комиссар не представляет для него опасности, то он глубоко заблуждался – однажды Лаптев проговорился Лукову, что послал донос на начальника в Москву.

Глава 12

Не смотря на все его старания, комиссару не удавалось достать горючее ни в Симбирске, ни в других близлежащих городах. С большим риском для жизни Лаптев метался по охваченной мятежом губернии. Возвращался он разочарованный и злой. После каждой поездки Лаптев привозил с собой какое-то доказательство собственного усердия, то отобранный в стычке с повстанцами обрез, то свою простреленную шапку, то окровавленный комсомольский билет бывшего с ним товарища, которого бандитская пуля сразила в самое сердце.

Демонстрируя всем эти вещи, Лаптев словно говорил начальнику экспедиции: «Меня нельзя выгонять, ведь я очень стараюсь, каждый день кладу голову на плаху ради общего дела». Между тем 12 часов, которые Вильмонт дал комиссару на поиск бензина, давно истекли. Одиссей уже приготовился к тому, что генерал приведёт в исполнение свою угрозу и вышвырнет трепача из экспедиции. В эти дни характер генерала по отношению к комиссару стал особенно желчным, он не упускал ни одной возможности сказать самовлюблённому юнцу что-нибудь язвительное. Казалось, Лаптев обречён. Но на его удачу парню удалось как-то договориться с командиром авиаотряда о выделении экспедиции некоторого количества дефицитного керосина. Вылет был назначен на следующее утро.

Ещё до рассвета Луков был разбужен взволнованным немцем.

– Что, уже пора? – спросонья щурясь на лётчика, зевнул Луков.

– Они уходят! – тревожно произнёс обратившийся в слух Вендельмут.

За стеной басовито гудели авиационные моторы. Однако Одиссей не находил в этом ничего необычного, до тех пор пока немец не сообщил ему, что местные лётчики, забрав с собой почти всех авиатехников, самовольно, без приказа покидают аэродром. Легко было догадаться, кто их вынудил принять такое решения, и куда теперь направятся бывшие офицеры, которых только обстоятельства заставили поступить на службу в Красную армию.

Быстро одевшись, Одиссей поспешил на улицу вслед за Вендельмутом. Ещё не рассвело и первые взлетевшие машины уже растворились в тёмном небе. Судя по отдалённому гулу, они должны были находиться теперь где-то над Волгой. Два последних пилота-перебежчика заканчивали разбег. За мчащимися по снегу аэропланами бежал полуодетый командир отряда и что-то кричал им вслед, но из-за сильного шума моторов его слов было не разобрать. Поднимаемая пропеллерами снежная вьюга валила мужчину с ног, задирала его гимнастёрку. Он выглядел жалким неудачником, простофилей, прошляпившим своё войско.

Самым находчивым в этой ситуации оказался комиссар. Он быстро разобрался, что к чему, снял с экспедиционного аэроплана пулемёт и успел дать несколько очередей вслед дезертирам. Да что толку! Ведь именно Лаптев был виноват в случившемся. Это он заставил лётчиков люто возненавидеть Советскую власть и организовать заговор. Перебежчики явно вошли в сговор с охраной, так как сумели забрать с собой всё топливо и испортить оставшиеся самолёты, чтобы исключить вероятность преследования…

Угроза нарастала как снежный ком. Около полудня на аэродром прибежал страшный обгоревший человек. Он рассказал, что служит счетоводом на расположенном в пяти верстах отсюда армейском вещевом складе. По словам едва живого бухгалтера, его склад подвергся нападению многочисленных погромщиков из окрестных деревень, которые грабят и убивают всех, кто попадается им на пути. Они сразу убили часового. Затем налётчики забаррикадировали снаружи двери складской конторы и подожгли дом, а тех, кто пытался выпрыгнуть в окна, жестоко убивали. Этого человека спасло то, что его признал один из погромщиков, которому состоящий при больших материальных ценностях совслужащий помог в каком-то деле. Выпрыгнувшего из окна скромного счетовода не стали убивать, знакомый вывел его с территории склада и велел поскорее скрыться, чтобы никто больше не опознал его, как «большевистского прихвостня». Но вместо того, чтобы бежать домой или к знакомому доктору, единственный выживший поспешил на расположенный неподалёку аэродром, чтобы поднять тревогу. Поднимающийся в небо, в той стороне, откуда прибежал вестник, густой чёрный дым, подтверждал его рассказ.