Гордого любимца московской публики все эти подначки «царского сатрапа» страшно злили, но ему приходилось изображать благодушие и даже пытаться отшучиваться в ответ на язвительные выпады начальника. Но в глазах Гранита Лаптева плескалась ненависть к классовому врагу, которому удалось подсуетится и достать себе охранную грамоту. Луков так и слышал, как Гранит мысленно говорит собеседнику: «Ну ни-и-чего, сука, мы ещё с тобой поквитаемся!».

Поезд, в который сели экспедиционеры, шёл с довоенной скоростью, словно по этим местам не прокатилась уже не раз гражданская война. Луков был удивлён, ведь он столько всего слышал о разрухе, царящей на железных дорогах. Тем не менее, на их пути ни разу не встала преграда из разобранных рельсов; на станциях паровозная бригада быстро пополняла запас дров и воды. Одиссея это конечно радовало, но с другой стороны он не мог понять, почему банды и отряды местных партизан до сих пор не разнесли в пух и прах железную дорогу, чтобы из других волостей и губерний красные не гнали против них свежие войска и не вывозили хлеб? Почему мятежники позволяют красным бронепоездам беспрепятственно рыскать по своей земле? Казалось бы – взорви и разметай колею, и военная машина большевиков будет надолго остановлена!

В теплушке, куда определили членов экспедиции, ехал взвод красноармейцев. Никакого другого занятия, кроме как спать, да слушать солдатские разговоры, в пути не было. Так что вскоре Одиссей уже был в курсе всех дел расположившихся по соседству двоих пехотинцев. Один из них был с Украины, а второй, как раз из здешних мест. Из его незатейливых мужицких рассказов Луков и узнал, как большевикам удаётся поддерживать в идеальном порядке железнодорожное полотно и станционную инфраструктуру.

Оказалось, что за целость паровозной колеи отвечали головой жители населённых пунктов, расположенных по обе стороны от «чугунки». Крестьяне обязаны были сами ловить бандитов, доносить красным о любой готовящейся диверсии, ремонтировать полотно, вовремя без окрика свыше очищать его от снега. Если же рельсы оказывались взорваны, завалены сугробами, так что поезду нельзя проехать – всё население ближайшего села объявлялось пособниками диверсантов, наезжали чоновцы и всех пускали в распыл, не жалея ни стариков, ни женщин, ни детей. Каратели закапывали провинившихся крестьян живьём, выкалывали глаза, отрезали уши и носы, рубили топорами головы – чем более люто было возмездие, тем лучшего эффекта удавалось достичь в будущем. Поэтому чекисты изо всех сил напрягали фантазию, даже специально искали у книготорговцев издания, в которых бы описывались самые бесчеловечные способы пыток и казней Средневековья, лишь бы держать в постоянном страхе закабалённое железнодорожной повинностью население.

Боясь расправы, крестьяне организовывали круглосуточные дежурства у рельсов, с иконами в руках падали бунтовщикам из соседних деревень в ноги, упрашивая земляков не ходить к «чугунке». А если предотвратить диверсию было невозможно, то деревня высылала верхового гонца донести чекистам о готовящемся теракте. Пойманных же всем селом злоумышленников убивали сами, не дожидаясь комиссаров. И чинили срочно всей общиной взорванное полотно, пока красные не прознали, и не приехали жечь и расстреливать.

На станциях же лютовали железнодорожные отделы ЧК. Заподозренных в саботаже начальников станций местные чекисты расстреливали, вешали на семафорах, топили в сортирах – за то, что те вовремя не подали паровоз к воинскому эшелону, не обеспечили уголь, воду, нужное количество вагонов. Некоторых несчастных бросали в пылающую паровозную топку, предварительно связав им ноги и руки, в полусогнутом положении.

Все железнодорожные служащие были объявлены на военном положении. За уход с рабочего места, брак в работе нарушители объявлялись пособниками колчаковцев. Если объявленный контрреволюционером деповский рабочий или сцепщик успевал сбежать, чекисты ставили к стенке его семью или отправляли в концлагерь всех родственников, давая заложнику 24 часа на возвращение. Так чему было удивляться, что, несмотря на окружающий хаос, поезда ходили лучше, чем в мирное время.

Глава 13

На станции Красный кут поезд простоял минут сорок, следующая большая остановка уже в Царицыне. Этот город стал важным оплотом большевиков. Они даже гордо именовали его крепостью на Волге – «Красным Верденом», считая важнейшим стратегическим пунктом, воротами к Москве. У въездной стрелки суровым стражем застыл бронепоезд – мрачная бронированная крепость о шести орудиях, ощетинившаяся чёртовой дюжиной пулемётных стволов. На борту аршинными буквами напыщенное название «Грозный мститель за погибших коммунаров».

Станция Царицына была забита воинскими эшелонами, двигающимися в южном направлении, где спешно создавался новый фронт – для отпора генералу Врангелю, который при поддержке казачества создал мощную армию и готовился идти на соединение с Колчаком.

Пока Луков плохо понимал, как они смогут добраться до Астрахани через обширные территории, контролируемые белыми. Но Вильмонта эта проблема, похоже, не особо беспокоила, – старому разведчику было не привыкать к рискованным рейдам. Лёжа на соломенном тюфяке, генерал преспокойненько почитывал свой французский роман, и в ус не дул. Немец же почти всю дорогу, словно сыч, просидел в углу, ни с кем не вступая в разговоры. Луков даже посочувствовал его положению: лётчик наверняка рассчитывал, что полёт от Москвы до Астрахани и обратно займёт у него в худшем случае дней десять. Наверное, ему даже в самом страшном сне не могло привидеться быть заброшенным в сердце бескрайних диких русских степей, где вероятность сгинуть навсегда была очень высока. Но вернуться обратно в Москву он мог лишь из Астрахани – каким-нибудь самолётом.

Что же касается комиссара, то большую часть пути он занимался своим любимым делом – «полировал уши» красноармейцам. Лаптев оказался в родной стихии, и удержать говоруна было просто невозможно. В конечном итоге пропагандист так преуспел, что впечатлённые речами юного агитатора солдаты при первой возможности отправили двух делегатов к командиру полка – хлопотать о назначении попутчика комиссаром всей их части взамен выбывшего из-за тифа прежнего комиссара.

После пережитого Лаптевым недавнего унижения чувство самолюбия молодого якобинца получило важную компенсацию. Правда генерал и тут подпортил парню удовольствие, публично посоветовав ему принять лестное предложение, давая понять, что не слишком дорожит комиссаром.