Читателям может показаться странным, что я так много места посвятил разъяснению сути фрейдовского учения. Ведь моею изначальною целью было описать внутренний мир Марии. Сейчас объясню, в чем тут дело. Я это все писал для того, чтобы потом сказать: а у Марии никакого невроза на почве подавления сексуальных желаний не было и нет! Потому что если бы я так не сказал, то многие читательницы и читатели из чистого предубеждения стали бы думать - а я уверен, что и уже думали: "А-а-а! Она монашка. Все они..." - и так далее. А если бы я просто так, на ровном месте заявил, что у Марии нет невроза, это показалось бы читателям подозрительным, и они бы только еще более укоренились в мысли, что у нее как раз-то такой невроз и есть. Вот зачем объяснил я суть психоанализа.

А Мария таки свято верила в плотскую любовь. "Раз Бог создал плотскую любовь, я должна ее изведать", - твердила она, и настоятельница монастыря, мать игуменья, которую, кстати сказать, звали мать Ксенофора Малодавская, не раз нарекала ей за это святотатство тяжелую епитимью в виде колючей власяницы с последующей раздетой ночевкой на каменном полу неотапливаемой часовни и на закуску - бичевания кожаным кнутиком. Но Мария стояла на своем.

Конечно же, Мария не была какой-то сумасшедшей. Она понимала, что плотская любовь - это совсем не та любовь, которою любят Бога. Богу богово, а не богу - небогово. Может показаться неправдоподобным, что у девушки сформировался такой странный для монахини образ мыслей. Но вот, сформировался же!

Тут дело вот в чем. У потомственных монахинь, в отличие от непотомственных, от невроза есть прививка. Это потому, что они выросли в монашеской среде, а не стали монахинями уже созревшими женщинами или девицами, вот так, с бухты-барахты. Потомственным монахиням не приходится запрещать себе плотскую любовь и загонять ее в подсознание. Они начинают мечтать о плотской любви, как только принимают постриг, они молятся об этом Богу, а он практически всегда внимает таким молитвам. Так что мечта их сбывается. Поэтому и неврозов у них никаких нет.

Ну вот. Теперь мы знаем практически всё о внутреннем мире Марии. Даже о ее подсознании, с которым у девушки оказалось все в порядке. Можно продолжить изложение событий в той последовательности, в которой они происходили, но теперь мы их будем понимать гораздо глубже.

В общем, о Марии достаточно. Но что же Жорж? Сносно ли живется бывшему миллионеру в стенах Новодевичьего монастыря? Как ему удалось пережить падение из богачей в нищие, а оттуда - или это был взлет - в монахи? Точнее, в монахини. Не заболел ли он от такой крутой перемены образа жизни? Не свихнулся ли с ума?

Оказывается, нет. Не свихнулся. А даже, наоборот, как-то поздоровел умом, что ли, и вообще всем телом. Мы помним, что ставши нищим, он почувствовал себя наконец на своем месте. После стольких лет смертельно опасного плавания в бурном и мутном море, кишащем акулами и подводными скалами - я имею в виду его миллионерскую деятельность - он ощутил прекрасное спокойствие и смог наконец предаться простому миросозерцанию. Нищая жизнь показалась ему пределом мечтаний, которого он наконец достиг. Так что и мечтать стало не о чем. Разве что о том, чтоб пореже голодать да мерзнуть. А так - нищая жизнь была просто раем. Но попав в монастырь, Жорж понял, насколько глубоко заблуждался. То, что он принял за рай, тянуло разве что на чистилище. Да и может ли быть рай без настоящей, всеобъемлющей, всепоглощающей плотской любви?!

Да-да, именно плотской и никакой другой, потому что Жорж все яснее понимал, что плотская - самая важная из любвей, а вовсе не платоническая, как он раньше думал. А у них с Евгенией так редко выдавался краткий миг именно дляплотской(платонической-то хватало с избытком). Потому что и он, и она были всё время заняты. Вначале он был погружен в свой бизнес, а она - в усовершенствование методов попрошайничества и нищенствования. Потом Евгения нырнула в бесконечный мир сочинительства, а Жорж, став нищим, углубился в созерцание, на которое у него уходило все свободное время. Нет, для плотской любви у них оставались какие-то жалкие крохи мгновений, какие-то миллисекунды на фоне месяцев и годов!

Ну, а платонически можно любить и порознь. Даже находясь за километры друг от друга. Даже в присутствии множества чужих людей и занимаясь при этом посторонними вещами. Нет-нет да и вспомнишь возлюбленную и воспылаешь к ней платоническою любовью, роясь в курсах акций, где-нибудь в Интернете. Но плотская любовь - эта редкая и нежная птица - тем и ценна, что для нее нужно полное уединение с предметом. Так думал Жорж, и он все более убеждался, что именно плотскую любовь имел в виду бог Иисус Христос, когда говорил: возлюби ближнего своего и даже врага, как самого себя. Плотской, плотской любовью! А иначе враг так и останется врагом, а ближний удалится, рассуждал Жорж. Вот о чем думал он все свое свободное, а в особенности, несвободное время, когда в тяжелом, жарком одеянии монахини, в тридцатиградусную жару, окучивал, скрючась в три погибели, брюкву на монастырском огороде. А о чем думала Мария, трудясь, для конспирации, на наиболее удаленной от Жоржа грядке, трудно вообразить.

Я могу только предположить, что в те минуты, когда она не видела своего возлюбленного, Мария думала о грехе. Наверно утверждать не могу, но, как мне представляется, это то, о чем должна думать каждая монашка в ее положении. Может быть, поэтому в монастыре так часто слышались ее вздохи, а один раз даже сама мать игуменья пристально посмотрела на Марию и спросила, не мучит ли ее какой-нибудь тяжкий грех. Было это в церкви, и настоятельницу поразило, как истово, а может даже, и неистово молится Мария.