– Какая ты шерстяная, сестра!
– воскликнула наивная девушка.
– Это у тебя от умерщвления плоти?

– Это у нее от горохового супа, - подсказала подоспевшая Мария.
– У них в Иезудимской лавре давали гороховый суп, и поэтому там у всех монахинь волосатые ноги.

– Вот черт!
– сказала Агафоклия и тут же перекрестила согрешивший рот рукой.
– Простите меня, сестры. Я хотела сказать, что не люблю горох. Из-за этого у меня, видите, ноги совсем гладкие, ни волосинки! А мне бы так хотелось, чтобы они были как у нее, - показала она на Жоржа.
– Тебе, наверно, тепло зимой?

– Угу, - просипел Жорж.

От ледяной воды он потерял способность соображать и думал об одном: когда уже сестра Агафоклия уберется, чтобы можно было выйти из душа. От холода он так отупел, что не догадался даже закрыть кран.

– А тебякакзовут, сестра?
– спросила его Агафоклия.

– Тереза, - ответила за него Мария.
– Иди уже!
– попросила она, легонько хлопнув Агафоклию по мокрой попе.
– Не смущай новенькую.

Тут с другого конца в душевые вошли монахини, и Агафоклия поскакала к ним. Ей хотелось с утра с кем-нибудь поболтать. А Мария помогла задеревеневшему от холода Жоржу одеться, и протиснувшись между сбрасывающих рясы монахинь, они выбрались, наконец, в коридор. С этого дня Жорж решил мыться в келье. На монастырском чердаке нашелся старый тазик, в котором, по приданию, мылась сама Есфирь Агламонская. Вот он в нем и мылся. А Мария помогала ему, потому что вымыться в тазике для современного человека - не такое простое дело, как может, например, показаться, глядя на картину Дега "Мытьё балерины".

– Я всегда мечтала мыть кого-нибудь в тазике, - смеясь, намыливала она Жоржа.
– Меня в детстве мама мыла. Это так семейно!

– Если б у вас еще горячая вода была, - вздыхал Жорж.

– У кого это "у вас"?!
– возмущалась Мария.
– Монастырь такой же наш, как и твой. Ты прекрасно знаешь, что ты желанный гость и можешь тут прожить хоть до гроба!

Жорж так любил Марию, что был не против.

– Я бы не против, - говорил он.
– Вот только не поймали бы.

– Не поймают!
– беспечно махала рукою девушка.

Но Жорж боялся. Ему всё казалось, что он допустит какую-нибудь промашку, из-за которой его рассекретят и с позором выставят из монастыря. А может, еще и в милицию отведут. И тогда они с Марией расстанутся навеки. Потому что она ему сказала, что ни за что отсюда не уйдет. В общем, Жорж боялся. Но все было благополучно. Он не допускал промашек.

Поначалу было нелегко. С мытьем и бритьем он как-то разобрался. Но есть и другие вещи, которые могут легко выдать мужчину в обществе одних женщин. Во-первых, всегда нужно помнить, что нельзя говорить басом. А у Жоржа был именно бас. Очень низкий и густой, как у Шаляпина. Оперным певцам хорошо известно, что если басу нужно прикинуться женщиной - а такое в опере нередко бывает, когда одна из актрис опоздает выйти вовремя на сцену - так вот, басу ни в коем случае нельзя подменять контральто или мецо-сопрано. Это моментально посадит голосовые связки. А вот сопранистку - вполне. До того как стать миллионером, Жорж учился оперному пению в полупрофессиональном заведении и даже выступал в хоре. Так что он неплохо владел своими голосовыми связками, и эту проблему удалось решить. У сестры Терезы оказалось такое высокое сопрано, что никто и подумать бы на нее не мог, что она мужчина. Ну разве что такой, для каких писались в барочной музыке определенные мужские партии. Я, конечно же, имею в виду бедных итальянских кастратов. Но во-первых, таких мужчин опасаться монахиням нечего, а во-вторых, монастырский хор исполнял церковно-славянские произведения, а о барочных ничего не знал.

Труднее для сестры Терезы было все время говорить о самоё себе в женском поле. В смысле, в женском роде. Нет-нет, да и вырвется из искусственной груди, для которой Жорж использовал два плотно скрученных головных платка-апостольника, тоненькое сопрано: "Ой, я забыл!" Чем страшно удивит монахинь. Если Мария присутствовала при этом, она всегда, чтобы отвлечь внимание, вдруг вскакивала и говорила: "Помолимся, сестры! Чтобы не дал Создатель никому нас попутать!" Они вставали и молились звонкими голосами, и забывали об оплошности переодетого Терезою Жоржа.

А к молитвам у Терезы проявился настоящий талант. Она так рьяно молилась, что привлекла к себе внимание всех монашек. Жорж инстинктивно, как бизнесмен, старался вовсю завоевать их расположение, чтобы, в случае чего, кто-нибудь встал на его сторону. "Нет, конечно же,Онименноэтои имел в виду!" - загадочно шептала Тереза, и она так истово, а может, даже неистово, повторяла эти слова, такой как бы свет или ветер шел от нее, когда она со зверской скоростью клала земные поклоны, что всем, особенно молодым монашкам новенькая показалась какой-то святой. Сам-то Жорж по рождению был евреем, он даже тогда невольно принял обрезание - благодаря своей верующей бабке, тайно выкравшей ребенка у атеистов-родителей и отнесшей на противоположный конец Москвы, к раввину-обрезальщику. Но, перевоплотясь в Терезу, Жорж, конечно же, молился Иисусу. Что ни сделаешь ради любви! Он совсем не знал христианских молитв, да и еврейских тоже, и выдумал себе одну фразу, которую извечно повторял своим хорошо поставленным сопрано: "Он именноэтои имел в виду! Он именноэтои имел в виду!"

– Кто кого имел в виду?
– шепотом спрашивали друг у друга соседки по молитве и в ответ только пожимали плечами.

А рябая, пахнущая хреном и редькой монахиня Евлампия, с выпученными, как лампочки, глазами и вечно открытым ртом, потому что у нее был хронический тонзиллит, все-таки решилась спросить новенькую:

– Ты это про кого молишься?

– Господи, изыди и сохрани!
– зыркнул на нее из-под Терезиных одеяний очами Жорж, а глупая Агафоклия пихнула его с другой стороны в бок и попросила:

– Помолись за меня, сестра! Чтоб сниспослалась на меня благодатерь божия!

И хитро подмигнула Терезе.

– Всяк сверчок молись в свой образок!
– цыркнула на Агафоклию Тереза, и та отворотила любопытствующий нос, притворно уткнувшись в свой требник - молитвенник то есть.

Церковь в монастыре была огромная, высокая и широкая, и изо всех ее углов грозно глядели на Жоржа всевозможные святые и сам Бог, словно говоря ему: "Сдавайся! Мы знаем, кто ты!" Бедный Жорж, съежившись под одеянием Терезы, каждую секунду ждал разоблачения.