— Досталось вам, капитан, за эти дни?

— Не жалуюсь, товарищ майор, — ответил я. — На фронте сейчас достается больше.

Капитан проговорил отрывисто:

— Вы задержали группу преступников и провокаторов? Где они находятся и скольких из них вы пустили в расход?

— Одного. Предателя. Под Смоленском он был у меня в роте, дезертировал и перебежал к немцам.

— Остальные где?

— Часть из них передана в военный трибунал.

— Ну, а остальные? — крикнул капитан.

— Остальных я отпустил, — сказал я как можно спокойнее.

— Отпустил! Добреньким хочешь быть! — Капитан выругался. — А кто вам разрешил отпускать? Их надо было всех к стенке. Вы на это имели право.

— Мы не каратели, а солдаты, — ответил я, сдерживая внутреннюю дрожь. Если вам необходимо расстреливать, то задерживайте людей сами и ставьте их к стенке. Я этого делать не стану.

Капитан сел, трудно, с хрипом дыша.

— Вы так говорите, будто я не человек, а кровожадный зверь…

Человек в штатском прервал его:

— Подождите, капитан. — Он грузно повернулся ко мне: — С задачей, которая была поставлена перед вашим батальоном, товарищ капитан, вы справились. Мне поручено объявить вам, командирам и бойцам благодарность. Я встал, поднялись и Тропинин с Браслетовым. — Сообщите об этом всему батальону.

— Слушаюсь.

— Срок ваших полномочий истекает завтра в восемь часов, — сказал человек в штатском. — А до этого времени продолжайте нести службу. — Он поднялся и двинулся к выходу, не попрощавшись, тучный, медлительный, с доброй спиной.

После его ухода я рассказал Самарину о том, как мы с Ниной искали загс, и показал наше удивительное брачное свидетельство. Он прочитал и с грустью покачал головой:

— Ах, время, время… Ну, поздравляю вас.

— Спасибо.

Майор нахмурил брови, точно припомнил что-то важное.

— Я только сейчас понял, почему вы мне об этом говорите. — Он наклонился к моему уху и, понизив голос, сказал: — Разрешаю вам отлучиться из батальона на всю ночь. Думаю, ничего такого не произойдет. Только оставьте телефон и точный адрес.

— Спасибо, — прошептал я.

Майор Самарин обеими руками сдавил мне плечи.

— Я вам завтра позвоню. — И вышел следом за человеком в гражданской одежде.

Я попросил Чертыханова достать для меня цветов.

Браслетов с удивлением обошел вокруг меня, точно я лишился здравого рассудка.

— Цветов? Какие же теперь цветы — вторая половина октября?.. И зачем они вам понадобились?

Чертыханов ответил, не задумываясь:

— Достанем, товарищ капитан. Разрешите выполнять?

Через час Прокофий стоял передо мной, прижимая к груди большой букет; шалая, торжествующая улыбка блуждала по его скуластому лицу — так он ухмылялся всегда, если ему удавалось что-нибудь «спроворить».

— Где добыл? — спросил я.

Чертыханов отчеканил с таким усердием, точно принес не букет цветов, а пленил вражеского генерала:

— В Ботаническом саду, товарищ капитан!

— Надеюсь, вы не совершили вооруженный налет на этот сад?

— Никак нет. Сторож добровольно срезал с грядок последние. Мы в долгу не остались: подарили ему пять пачек папирос и бутылочку. Он сказал, что за такой подарок мы можем не только цветы — любое редкое дерево вырыть и увезти. Все равно, говорит, сгорят в огне войны. Я, конечно, провел с ним разъяснительную беседу на тему: беречь каждое дерево до победы…

Чертыханов передал мне букет. Это были тучные махровые астры, белые, сиреневые, багровые, хризантемы и даже несколько гладиолусов с яркими лепестками.

Бойцы, подойдя к букету, наклонялись и вдыхали едва уловимый, грустный осенний запах. Цветы рядом с автоматами, винтовками выглядели странно, но притягательно прекрасно: они напоминали о минувших мирных вечерах, о палисадниках, о городских парках с музыкой и танцами…

— Вас проводить, товарищ капитан? — спросил меня Чертыханов.

— Не надо. — В случае чего ты знаешь, где я буду.

— Так точно, знаю.

Я прошел по Малой Бронной на Пушкинский бульвар. Низкое московское небо сочилось мокрой, удушливо-горькой пылью. Едва различимыми пятнами недвижно стояли над крышами аэростаты. Кое-где трепетали лучи прожекторов; лучи тут же гасли, будто увязали в тучах. Глухая темнота и тишина обнимали город. Лишь где-то там, за Киевским вокзалом, красновато тлел горизонт от пожаров, и оттуда невнятными звуковыми толчками докатывался гул.