Ну это уже слишком!

Юля была дочерью Влада от второго брака: невероятно разбалованная, наглая, невоспитанная девка, рассматривающая отца лишь как мешок с деньгами. Из всех детей Влада, она была самой испорченной и, по иронии судьбы, он любил Юлю больше остальных, а ее недостатки - которые даже он не мог не замечать - списывал на влияние бывшей жены и тещи.

Алина встречалась с Юлей три раза, когда они совершали "семейные" выходы в свет - папа, дочь и мачеха, - но и тогда у Алины просто сыпь на руках выступала от желания надавать наглюшке по щекам.

Но она, как обычно, сдержалась. Господи, если подумать, то она практически всю жизнь только и делала, что сдерживалась! Наверное, если когда-нибудь выдержка ей таки изменит, это будет сродни взрыву.

– Нет, об этом не может быть и речи, - ответила Алина на предложение Влада, - к тому же, твоя дочь терпеть меня не может.

Она резко поднялась и подошла к окну.

– Брось, - добродушно рассмеялся Влад. Когда речь заходила о Юле, он становился самым милым папочкой на свете.
– Она еще ребенок. Ну ляпнула тогда, не подумав...

– Влад, она уже не ребенок, - перебила Алина.
– Ей семнадцать лет, и говоря, что я продажная сука, она понимала, что говорит... Так что... давай не будем.

Она отвернулась к окну.

Там отражался ярко освещенный кабинет, неясный силуэт сидящего в кресле Влада и сама Алина: высокая худощавая брюнетка с тонкими чертами лица, темными глазами и доходящими до плеч волосами. Многие называли ее красивой, кое-кто даже сравнивал с Одри Хепберн, она же считала себя просто уставшей тридцатилетней женщиной.

"Зато мама будет рада," - механически подумала Алина.

Та очень боялась, как Алина полетит на самолете, ведь сейчас постоянно то авария, то теракт. Да и по телевизору часто рассказывают, какие самолеты изношенные, что их все пора списывать...

Надо будет позвонить маме сразу после отъезда Влада и сказать, чтобы не волновалась - никуда она не улетела, а сидит дома в тепле и покое, и завтра утром обязательно приедет к ней в гости. Звонить при муже Алина не хотела. Возможно, со стороны это покажется странным, но отношения с мамой были ее территорией, пускать на которую Алина никого не хотела.

...

Стоя у дверей дома, Алина куталась в накинутую поверх платья шубу и ждала, пока Влад выедет на своем "лексусе" со двора на улицу. Была у них такая традиция: если муж уезжал, а она оставалась дома, Алина выходила проводить его - даже в холод и дождь. Раньше такие нежно-лиловые штрихи романтизма на сером холсте будней доставляли ей удовольствие, но в последнее время стали казаться просто глупостью: как в бородатом анекдоте про лебедей на замерзшем пруду. Все-таки что-то в ней переменилось после того выкидыша - точно вместе с ребенком умерли все желания.

Влад моргнул на прощание "аварийкой" и выехал на улицу.

– Удачной дороги, - тихо сказала Алина, глядя, как опускаются за "лексусом" автоматические ворота.

Вот и все - следующие две недели будут только она и огромный тихий дом. Странно, но даже прожив здесь два года, Алина не чувствовала себя "своей". Ей казалось, что дом все еще относится к ней с недоверием. Может, потому что в нем побывало слишком много женщин - высокомерных, строптивых, капризных, жеманных или наоборот резких, стремительных. Они приходили в этот дом, сразу считая его своим, смеялись, шутили, кокетничали, занимались сексом с его хозяином, были неистовы и своенравны...

Но постепенно вместо слов: "Я тебя люблю", все чаще звучали упреки: "Ты меня ни во что не ставишь". После чего женщины начинали вымещать свою злость на доме: хлопали Александрийскими дверями, били об стены чешский фарфор, спьяну проливали на паркет виски... Так много историй и всегда одинаковый финал.

Потому к появлению Алины дом отнесся настороженно, будто знал наперед, что она надолго здесь не задержится. Напрасно она пыталась стать ему другом, меняла шторы на окнах, ставила цветы в высокие вазы, наполняла кухню ароматом свежей выпечки... Дом по-прежнему оставался к ней холоден и равнодушен.

А теперь и Алина потеряла к нему интерес и признала, что он был прав: она тоже вскоре отсюда съедет. Пока же она не готова к решительным шагам. Просто нанизывает на бусы жизни дни и ночи: серая бусина - черная, серая - черная, серая...

Войдя в прихожую, Алина несколько минут стояла возле прижавшихся друг к другу боками чемоданов, потом наклонилась и заправила в один из них выглядывающий платок. Поднимать чемоданы наверх, а, тем более, разбирать их, у Алины никакого желания не было; поэтому она оставила все, как есть, сняла шубу, сапоги и, зябко обхватив себя за плечи, прошла по комнатам на первом этаже. Только в ту, самую дальнюю, заходить не стала. Там тоже все было оставлено без изменений: детская кроватка под голубым балдахином, игрушки, крохотные распашонки, носочки...