Но это общий фон таков. Теперь что до меня непосредственно касаемо. Когда мне было четыре года, родился Юра – брат, через два года – Костя, еще через два – Оксана. Уже с пяти лет я должен был нянчиться с ними, ну и, разумеется, мое детство прошло как бы мимо меня. Но я не в претензии. Раз вышло, что я старший, таков, значит, мой удел. Это я и тогда уже как бы сознавал, хоть, конечно, и хотелось погулять-поиграть со всеми и как все. Другое было труднее понять. Меня учили, что дома нужно всегда говорить правду, а всех остальных можно и даже нужно обманывать ради собственной выгоды. Даже учили, кого и как можно и нужно. Этих двойных стандартов я не понимал и не принимал. Однако спорить, пререкаться с родителями – этого за мной не было и в помине. Я слушал, говорил «понимаю, понял», но поступал по-своему. Словом, была избрана тактика молчаливого демарша против неправильностей и двойных стандартов. На все выговоры и вопросы: «Не дурак ли я?» я упрямо молчал. Отвечать – значит говорить как есть. А правда не могла нравиться, поэтому лучше молчать. Пусть что угодно говорят и думают обо мне и что хотят делают, а я знаю, что знаю. А знаю я то, что совесть моя меня не осуждает. Все остальное не имеет значения. То же было и в отношении выбора друзей и примеров для подражания. Мне всегда рекомендовалось дружить не по сердцу, а по полезности, по выгоде и брать пример для подражания со всякого рода бессовестных, своекорыстных, пройдошливых индивидов, которых я на дух не мог переносить. В итоге на меня махнули рукой как на безнадежного идиота.

Когда я малость подрос, мама стала втягивать меня в свои аферы. Дело в том, что отчим стал навязывать ей в поездках за покупками кого-то из нас в надежде на то, что с детьми ей будет несподручно пропадать и деньги растрачивать. Она ему нередко сказки рассказывала, будто деньги на дело пошли, якобы купила ковер, мебель, вещи, бытовое что-то и это будто бы просто где-то у кого-то лежит и ожидает, когда заберут. Потом сказки про то, почему не получилось забрать… Ну и в этом духе все такое прочее. Ложь на ложь… Вот мать и просила меня подтвердить какую-нибудь из ее сказок, соврать отчиму, что все, мол, так и было. Лично якобы видел, слышал, присутствовал. И я был вынужден врать. Просто было жалко мать. Отчим-то за это ее бил и бил очень даже сильно, едва не до смерти. Но и отчима было жалко и стыдно перед ним за ложь. И все это было порой до того невыносимо, что я сбегал из дому. Поживешь у родственников или еще где-то, отдохнешь, продышишься, наберешься сил. А потом все по новой, до следующего раза, пока вновь невмоготу станет. А кроме того, пока бегаешь, не надо врать.

Потом школа началась. Учился я хорошо и с удовольствием, но вынужден был прогуливать. Ну а как можно объяснить, что дома даже поесть нечего, поэтому уж тем более ручке с тетрадкой взяться неоткуда? Как рассказать, что даже не спал и не ел, потому что мамка с папкой скандалили? Тем более какие там уроки сделать? Как рассказать, что деньги мать куда-то дела и нет даже мыла вещи постирать? В грязной-то одежде как идти в школу? О домашних заданиях и школьных принадлежностях сколько-то раз можно соврать, мол, якобы забыл. Но не пять же раз в неделю забыл. И не 20 дней в месяц забыл! Вот и прогуливаешь.

Этого всего никому не можешь рассказать, потому что нельзя позорить родителей перед посторонними. Думаешь, лучше уж обо мне гадости думают, мне плевать, я-то знаю, что к чему и почему. Ну и, конечно, думают о тебе гадости люди. Ведь что они видят? Из дома убегает, школу прогуливает по непонятным причинам, на все вопросы и увещания молчит – хоть ты его прибей. Отсюда вывод: упрямое, беспутное, себе на уме создание!

Потом другое. Подросли малые, пошли в школу. У них и у меня дети спрашивают, почему у них одна фамилия, а у меня другая. Но это ладно. Беда в том, что мать, выпивши, нередко вслух упрекала меня за отца. Хоть я и пытался несколько раз ей объяснять, что я тут ни при чем. Ведь я не причина, а следствие их женитьбы! И, вообще, когда они развелись, мне едва год исполнился. Но только все это бесполезно было объяснять. А малые слышат все это и делают свои выводы. Родители толкуют, что я должен за ними (меньшими) смотреть, как старший брат. Но малые-то наслушались всего, и только я начинаю их одергивать, кричат мне: «Ты – не наш брат! Едь к своему отцу, там командуй!» И весь сказ. Конечно, обидно такое слышать, но, если они не признают меня своим братом, смею ли я им навязывать себя и свою волю? Ответов нет, и я как бы пускал это дело на самотек – убегал из дома. И снова я – такой-сякой, мол, бросил меньших на произвол и убежал. И снова я молчу. А что ответить? Как оно есть? Так ведь малых жалко. Отчим как-то пришел с работы и услышал эти их разговоры. Ну и всыпал им изрядно за такие речи. А за что их бить? Они от мамы наслушались и не понимают толком ничего. Снова вынужден молчать…

В 14 лет я впервые увидел своего родного отца. Опущу подробности нашей встречи, это вряд ли существенно и вряд ли Вам интересно. Он приехал со своим семейством, познакомил, поговорили. Отец жил на тот момент с женщиной и тремя детьми. Двое детей были от ее первого брака и один ребенок – плод их совместной жизни. Это была, получается, моя сестра по отцу. Ее звали Марина. Отец пригласил меня в гости и предложил у него пожить. Я не знал, что ответить, просил время подумать, переварить это все. И вот, несколько месяцев спустя, я оказался неподалеку от его места жительства и решился-таки зайти в гости. Очень хорошо и сердечно меня приняли и в один голос давай увещевать меня с ними жить. Отец уговаривает, все семейство уговаривает, особенно сестра – Марина. И я согласился жить у отца.

Там радости – немерено! Отец сказал, что сразу машину мне отдает – «Ниву» свою (у него еще «Ниссан» была). Начали мы ездить по всяким учреждениям собирать документы. Отец решал вопрос, чтобы это произошло как можно скорее. И вот наступил день, когда нам надо было объясняться с матерью и отчимом. Отец приехал к нам со всем семейством (у него так было устроено, что все серьезные вопросы решались на всеобщем семейном совете). Он говорил, а я просто подтверждал, что да, действительно я решил переехать жить к отцу. Мать – в крик и слезы. Давай скандалить, корить, чтоб я оставался. Отчим – нечего, мол, как я решу, так тому и быть. Но вижу, ему как бы обидно, ведь он от своих детей меня никогда не отделял. И малые ревут…

Но все-таки я выдержал эту пытку и уехал с отцом. Уехать-то уехал, а сердце – на части. Стоит перед глазами картина расставания. И думаю, как там малые без меня будут? Да и как я тут смогу жить припеваючи, зная, что они там зачастую впроголодь, а то и совсем голодные? Мне-то теперь хорошо, как сыр в масле. И получается, будто бы я предал тех, бросил на произвол… И гнетет меня это. А тут Маринка уж привязалась, как на чудотворный образ, на меня смотрит, только что не молится.

Пожил я с такими терзаниями, чуть умом не тронулся, и не выдержал, решил вернуться. Тонуть, так вместе. Зато не чувствовать себя предателем. И хоть за Маринку сердце плачет, но ей тут хорошо – слава Богу! А как те без меня?

Тяжелый очень разговор произошел у меня с отцом. Он видит лишь мою неблагодарность и глупость, а я толком не могу объяснить мотивов своих. Он сказал, если я уйду, то знать он меня не хочет. И расписал мои «перспективы» там (они, в общем-то, оказались верными).

Уехал я от отца в крайне подавленном настроении. Маринка еще очень плакала, просила оставаться… Словом, пытка невыносимая. Вернулся «домой», а там новая пытка ожидает. Мое возращение было истолковано так, что там я отцу не ко двору пришелся, да и не нужен был якобы. Ну и такие плевки, мол, и тут я тоже уже не нужен, могу убираться, откуда заявился.