Он, однако, опасался магии галла, тем более, что ничего о ней не знал. И даже Рун понимал, что было бы глупо идти против того, с чем не знаком.

Потому он направил стопы к дому Сигрун и дождался, когда она вернется к своей избе с водой.

— Давай помогу, — вызвался Рун и перенял у нее одну из кадушек с водой.

Сигрун улыбнулась, просветлела и тут же отдала ему ведро.

— А я тебя ждал, Сигрун. Но ты все не шла и не шла.

— Видишь же — я здесь. Так чего хотел?

Они опустили ведра, и Рун уселся за стол, а Сигрун взялась растапливать печь.

— Смотрю на тебя, Сигрун, и удивляюсь твоей красоте, — с улыбкой произнес Рун. — Таких девушек нигде больше не видал.

— Во-от как… — протянула Сигрун, поворачиваясь к нему. Она расправила плечи и в самом деле стала прелесть как хороша. — Ты об этом со мной поговорить хотел?

— Не совсем, — Рун прокашлялся, — есть еще один серьезный разговор.

Сигрун изогнула тонкую и густую бровь.

— Сигрун, а, Сигрун… — Рун поднялся и, подойдя к ней, остановился у самого плеча, — расскажи мне о тайных знаках, которыми владеют подобные тебе.

Сигрун нахмурилась. Не такого разговора она ждала.

— Зачем это тебе? — спросила она.

— Сотворили при мне одно колдовство. Вот и хочу знать, как его понимать.

— Сотворили на тебя? — во взгляде Сигрун появилось беспокойство.

— Сначала ты расскажи: что может колдун сделать со мной?

— Ведунья может напустить болезнь, заговорить оружие и другие вещи, при помощи которых нанесут смертельную рану. Не бери ничего из рук колдунов — это хоть немного, но защитит тебя.

— А есть ли такое колдовство, чтобы один человек другого забыл?

— Трижды ударив посохом вельва, можно заставить человека потерять память, но…

— Я говорю не о том, Сигрун. Ты ведь меня поняла.

И Сигрун в самом деле начинала понимать.

— Зависть разрушает душу, Рун, толкает на дурные поступки.

— И все же ответь.

— Такое под силу только саамам, что живут на далеком севере. Я не в силах ни зародить, ни уничтожить любовь.

— Значит, ты не такая мастерица, как я считал, — разочарованно протянул Рун и отодвинулся от нее.

Сигрун сжала кулак.

— Что ты хочешь от меня? — резко спросила она.

— Если не имеешь власти над человеческой душой, то можешь ли научить рунам меня? Я сам разберусь, как их применить.

— Рун не должно резать тому, кто в них не смыслит. В незнакомых знаках всякий может сбиться. Чтобы познать руны, Один провисел на мировом ясене девять дней и девять ночей, пронзенный собственным копьем. А ты вздумал научиться им за один день?

— Мне же не нужно знать все, — в глазах Руна от ее упрямства промелькнула злость, — расскажи только о тех, что могут защитить меня, и о тех, что могут нанести вред.

— Руны из целебных при необходимости могут стать насылающими болезнь. Все зависит от условий, от того, чего ты хочешь постигнуть и как. Для всего есть собственная руна или определенное руническое заклинание. Вот только исполнять его нужно с предельной осторожностью — руны, использованные без ума, могут причинить только вред. И я не расскажу о них тебе, Рун, чтобы ты не натворил беды.

Рун уже не скрывал злость.

— Что ты за бесполезное создание, женщина. Одно не умеешь, другое не хочешь делать.

Губы Сигрун дрогнули.

— На меня наложат злые чары, а ты позволишь меня заколдовать.

Сигрун молчала.

Рун развернулся было и собирался уйти, но она окликнула его:

— Постой.

Рун замер у двери.

Сигрун залезла под подушки, набросанные поверх ее кровати, и вынула из-под них амулет. Тайная руна была выгравирована на нем.

— Вот, — сказала она, — никакое колдовство не сможет причинить вред тому, кто это надел. А если кто и попробует — колдовство обернется во благо ему.

Она подошла к Руну и перекинула через его голову амулет. Затем провела по ремешку — до самой ладанки — рукой.

— Будь осторожен, Рун. Я не хочу, чтобы с тобой что-то произошло.

Рун накрыл ладанку ладонью.

— Он в самом деле поможет мне?

— В той же мере, что и любое колдовство.

Сигрун не находила себе места весь оставшийся день.

Раненых в те дни не было в ее избе и потому оставалось лишь прясть, сидя у окна, и думать о том, что произошло.

Однако раньше, чем усадьба погрузилась в вечерний полумрак, в дверь раздался стук.