– Ну шо, бабоньки, пошабашим и мы?
– хриплым голосом спросила Таиска, - темнеет.

– А этот?
– кивнула Глущенчиха в сторону удаляющейся серой фигуры председателя.

– Нехай впряжётся, та с нами хоть часок поишачит!
– срывающимся голосом выпалила Баринова, - небось, тода спесь с него, як шкура с линяющей змеи слезить!

– А плуги?
– подала голос Ульяна.

– Нехай тут ночують, чего им станется, - махнула рукой Таиска.
– А вожжи забрать надо, это точно. Без их мы, як без рук.

Домой Таиска дотащилась кое-как. Пошатываясь,едва преодолела показавшийся таким высоким порожек из сенцев в кухню, не ухватись в самый последний момент руками за дверной косяк, пожалуй, упала бы, вошла в сумеречную холодную хату. Мысль, затеплить печь, угасла отсыревшей спичкой, едва вспыхнув. Как была, в телогрейке, не разоблачившись, даже не снявши сапог, упала на топчан и заплакала.

А с раннего утра всё началось сызнова. Только отдыхали бабы чаще, останавливаясь сбоку свежей борозды. После одного из таких роздыхов со стороны кладбища показалась маленькая детская фигурка. Она приближалась быстро, и когда бабы остановились, неожиданно перешла на бег. Девочка закричала, размахивала чем-то над головой.

– Наташка моя, - испуганно выдохнула Ульяна и перекрестилась, - Господи, не случилось чего?

– Письмо вот, тёте Таисе, -закричала Наташка, подбежала, и протянула треугольничек стоявшей ни живой, ни мёртвой Таиске. Бабы разом сбросили вожжи с плеч и окружили товарку. Таиска немеющей рукой взяла письмо , долго разглядывала адрес, наконец, признала мужнин почерк, поднесла письмо к губам, поцеловала потрескавшимися, обмётанными простудой губами.

Так уж повелось на селе, если с фронта приходило письмо, в хату счастливой товарки набивались бабы и даже старухи и та, сидя, как правило, у распахнутой заслонки топящейся печи, время от времени подбрасывая пучки соломы читала и перечитывала фронтовую весточку при неверном отблеске то вспыхивающего, то угасающего огня. И всякий раз, когда чтение заканчивалось, звучал один и тот же вопрос:

– Ты там погляди, можа идей-то сбоку приписочка, про мого?

И тогда хозяйка передавала письмо вопрошающей товарке, подвигалась, уступая место у печи и письмо тщательно изучалось и перечитывалось ещё несколько раз.

Таиска кое -как развернула треугольничек, застывшими на холодном ветру пальцами. Пробежала глазами исписанный кривыми строчками нелинованный лист плотной бумаги. Сначала в них, вроде как, застыл испуг, потом взгляд прояснился, Таиска даже улыбнулась, а дочитав, облегчённо опустила руку.

– Ну, што там?
– нетерпеливо спросила Ульяна, - сказывай.

– Ранитый, обгорел крепко в танке своём, - откликнулась Таиска и наклонила голову, вытирая слёзы .

– А лежить, - оглядев товарок, вспохватилась она, - рядом совсем, в Железноводском.
– И добавила с просветлённым лицом.
– Как подлечится, обещал на недельку в отпуск прийтить.

– 4 -

Недели через две Николай Баринов и впрямь появился на селе. Погожий день, клонящийся к закату, был тёплый. Он шёл по подсохшей уже дороге в одной гимнастёрке, держа скатку шинели на согнутой в локте руке. Уже на подходе к своей хате, увидел вбегающую в проулок жену и поспешил к ней. Она припала к мужу и он, задыхаясь в кольце любимых рук, чувствовал, как горит от её объятия едва поджившая кожа на шее и плечах, чувствовал, но терпел, сцепив зубы, не подавая вида и только когда Таискины пальцы коснулись спины чуть пониже лопаток, едва слышно прошептал срывающимся от боли голосом:

– Чуть полегче, милая, я ж и не помню, когда спал последний раз на спине.

Она испуганно отпрянула от него, а он, увидев, как слёзы, катятся по её щекам, оставляя светлые, влажные бороздки, принялся неумело растирать их ладонью.

Потом они до самого темна, сидели у себя в хате за столом. Она, придвигая к нему поближе очередную, очищенную от кожуры картофелину, всё говорила, говорила, а он, клоня голову ниже и ниже, неожиданно накрыл её ладони обеими руками и сказал надтреснутым голосом:

– Бедные, вы, бедные. Чем же подсобить вам? Завтра же впрягусь. И замухрышку этого, рядом с собой запрягу. А теперь давай ложиться спать, что-то глаза слипаются.

Ранним утром, когда темнота ещё теснилась в оконце, Таиска услышала, как Николай поднялся с постели и начал одеваться.

– Ты куда, Коля?
– слегка осипшим со сна голосом, спросила она.

– Спи, - отозвался он, набрасывая на плечи шинель.

– Я чего сказать-то хочу. Мы с бабами, балакали как-то. Ить в эМ Тэ эСе трактор лежит на боку. Без колёс.

– Какой трактор?
– послышался из темноты удивлённый возглас Николая.

– Як вин там называется, ''Универсал'', чи шо? Перед тем, як немцам в село придти, Спивак, тот что с фронта увечный пришёл, с пацанами колёса с него поснимал и на бок перевернул. Так он там до си и лежить. Немцам, видать, без надобности оказался.

– А колёса где?
– враз оживившимся голосом спросил Николай.

– Колёса в овраг покидали.

– Пацаны, чьих были?

– Поспрашивать надо. У самого Спивака не спросишь, в конце зимы помер. А сын его, Мишка, кажись, средь тех пацанов був.
– И, слыша, как облегчённо выдохнул Николай быстро идя на выход, спросила вдогонку: