— К чему вы клоните? — мадам Сигрякова поморщилась. — Вы снова о своей теории суицидов? И что же, они себя пальцами протыкали?

— Ни к чему. Я лишь говорю, что все погибшие девушки так или иначе предвкушали свою смерть. Это не было громом средь ясного неба.

— И вы обвиняете меня, что…

— Ни в коем случае, — Алевтина виновато улыбнулась. — Я вижу в вас скорее союзницу, а не виновницу. И в данный момент слишком рано делать какие-либо выводы. Слишком много разрозненных зацепок… и никакой конкретики.

— Я бы отправилась спать, — безмерно устало заключила мадам Сигрякова. — Я старая женщина, и мои нервы отнюдь не рассчитаны на такие страсти.

— Да, конечно, не смею вас задерживать…

— Пойдем, Тоня, — мадам перевела усталый взгляд на притихшую девушку.

— Я… я тут останусь, Валентина Альбертовна, — Тоня почувствовала, как щеки заливает жарким алым.

— Среди большинства пансионерок на нее падает особый риск, — терпеливо пояснила Алевтина. — Тем более, она имела недавние связи с погибшей Скворцовой. Я бы не рискнула выпускать ее из-под надзора. Вы не против?

— Против!.. — мадам Сигрякова всплеснула руками. — Но я уже поняла, что никто здесь с моим мнением больше не считается. Спокойной ночи.

— Она меня выгонит, — жалобно пролепетала из кровати Тоня. — Ну правда же выгонит.

— Не думаю. — Алевтина прошла к столу и выложила на него завернутый в холстину предмет. Тоня любопытно вытянула голову, но женщина быстро прикрыла предмет какой-то папкой. — Она сама говорила, что ты одна из самых многообещающих… Тоша!

Тоня смотрела ей за плечо. Глухо, остекленевшим взглядом. Ле Мортье — сама смерть, гниющая и разряженная — была за ее плечом и скалилась в лицо притихшей Тони. Сквозь ее ключицы прогрызалась огромная черная крыса, но она словно не замечала этого. Ее хвост — истекающие черной смолой змеиные кольца — обвивали комод, шкаф, письменный стол и Алевтинины ноги. Костлявые руки в буро-зеленых трупных пятнах тянулись к столу. К предмету, который лежал под кипой бумаг, который Алевтина достала из-за лацкана пиджака и спрятала от всех.

— Она заберет его сейчас! — Тоня завизжала. — Она заберет сейчас револьвер! Аля!

— Никто ничего не заберет! — Алевтина испуганно обернулась, Тоня видела, что ее лицо было прямо напротив обвисших, изъеденных червями грудей Ле Мортье, но следовательница даже не вздрогнула.

Она ровно прошагала к дрожащей от холода, от ужаса, от головной боли Тоне, обняла ее за плечи и позволила спрятаться в себе, как дети прячутся в родителях

— Никого нет, Тоня, — устало проговорила Алевтина. — Ты слишком много играла со слишком опасными игрушками. И теперь пожинаешь плоды.

— Я никогда не принимала больше других, — Тоня говорила исступленно. Ее потряхивало, и она слышала краем уха, как змеиный хвост Ле Мортье шелестит по ворсистому ковру, а густая черная смола разбивается о паркет. — Аля?

— Да?

— В доме… в лечебницах для душевнобольных очень скверно?

— Ты не попадешь туда, — Алевтина устало вздохнула, укладывая девушку на кровать. Тоня машинально приоткрыла глаз и, увидев гниющее лицо у самого своего носа, глухо вскрикнула. — Тебе… что-то кажется? И оно не проходит?

— Не надо, — Тоня шептала, чувствуя тяжесть тела рядом с собой. Ей хотелось, чтобы Алевтина была ближе. Закрывала ее собой. — Я… боюсь. Очень сильно. Не уходи. Мне кажется… то, что происходит, эти смерти… я правда следующая. Она ждет меня. Хочет.

— Не уйду, — Алевтина почти до боли сжала ее руку, но Тоня была благодарна. Это удерживало ее в реальности. — Я клянусь тебе, что с тобой ничего не случится. Я… дело почти решено. Револьвер… не знаю, как ты заметила, но он все объясняет. Совсем все. Остались мелочи — долгие и сложные, но никто не навредит тебе, кроме тебя самой.

— А не навредила ли я себе достаточно?..

— Может быть. Но мы попробуем все исправить.

Алевтина целовалась точно так же, как пять лет назад. Тогда они обе были девчонками, маленькими, нелепыми, и Але еще никто не разрешал расхаживать в мужском костюме. Они целовались, сидя в беседке, держась за руки, и Алевтина наклонялась к ней, жмуря глаза. Тоня помнила эти нежные, легкие поцелуи с привкусом медовых яблок и скрипом пыли на зубах. Помнила голые коленки, стукающиеся друг о дружку, и теплое дыхание Алевтины где-то над самым ухом.

Сейчас все было так же. Мягко, вкрадчиво, совсем отлично от того, как целовались остальные. Алевтина не умела этого делать. У нее просто получалось лучше всех. Мягче и правильней. Тише и теплее. Тоня расслабилась, не сопротивляясь, не задумываясь над тем, что происходит. Ей только хотелось забыть о гниющем чудовище на второй половине комнаты, о трупах в кладовой, собственной зависимости и беспросветности жизни.

— Тошенька, как же ты похудела, — руки Алевтины прошлись по голым ребрам, и Тоня вздрогнула. — Бедная моя, светлая балерина… Это все из-за?..