Сижу и учусь писать, палочки и кругляшочки, высунув язык. У меня это плохо получается. Всем хорошо, а мне плохо. Палочки и кругляшки, неровные и некрасивые… Удивительно, но они принимают форму букв. Буквы превращаются в слоги. Появляются слова. Из— под ручки, бегут предложения. Исписываются листы, тетради… На одном из листов была поставлена красными чернилами моя первая оценка…

Дома так хвастался. Оказалось, четверка по поведению — это плохо. Сейчас только понимаю, четверка по поведению — это самая лучшая оценка. Ну, для мальчика. Учительница добро улыбается и хвалит меня. Порой сердится и ругает. Иногда шлепает по рукам линейкой. Потом, научился быстро отдергивать руки и плоская деревяшка, звонко шлепалась о парту. Нину Андреевну это, почему-то очень злило.

Она, сразу вызывала меня к доске. Доска, сколько ее не вытирай, этот коричневый линолеум, был всегда в белых полосах. Мел, почему-то всегда оставался на пальцах. Пыль белая, скрипучая и неприятная. После очередной тройки, шел за свою парту и засовывал дневник в портфель. Открывал учебник на заданной странице. Поворачивал голову налево. Девочка Света Кислицина. Беленькая, красивая, в школьном коричневом фартучке, всегда улыбалась. Но вот бородавку на носу, просто хотелось, от карябать ногтем. Ну, у Светы у этой. Звонок на перемену, раздавался звонко и весело. Беготня. Шум. Драки… Удар. Еще удар…

— Эй, молодой человек! — Меня грубо шлепают по щеке. — Очнись! — сознание толчками выползает из мрака, как медведь после спячки из берлоги. Где, я? Информация идет, но центр анализа полностью отрублен. — Как звать? Зовут, как? — наглый, подростковый голос, раздирает сонную пелену. Довольно жесткий удар по затылку. Я, отвечу. Отвечу на все вопросы. Лишь бы меня оставили в покое. Не били. Я, сплю. Мне снится просто плохой сон. Когда же будильник зазвонит? Скоро на работу…

Головная боль, переводит сознание в пограничное положение. Ощущаю свое тело. Подбородок склонился на грудь. Локти уперлись в качающиеся колени — деревянной лопаткой месим тесто, только медленно. Качаюсь в непроизвольном ритме. Неожиданно в нос ударяет, раздражающий запах крови. Моей крови.

Трясу головой, стараясь прийти в себя. Моргаю и открываю глаза. Зрение начинает восстанавливаться. Грязный, затоптанный пол. Начищенные до блеска туфли, смотрятся на нем нелепо. Это чужие. Потому-что смотрят носками на меня. Они завораживают своей дикой лакированностью, на загаженных досках. Они вводят меня в нервную дрожь, своим антрацитовым сиянием. Так драил сапоги когда-то в армии наш прапор Приходько. Кто же хозяин обуви? С трудом поднимаю гудящую голову.

Передо мной чернявый парень, кавказкой наружности. Коротко стриженные курчавые волосы. Скорей всего Азербайджанец, но почему-то в форме милиционера, то есть полицейского. По кривой ухмылке определяю, что он немножко пьяный. Полицейский, серый китель, расстегнут на две пуговички. Не по уставу. В правой руке, свернутая в трубочку газета.

— Звать как, фамилия, адрес, работаешь где, а? — взмах, как в замедленном кино и удар по голове.

Ой, какая жесткая газетка, совсем не бумажная. Мля, больно то как. Чернявый выразительно шлепает, бумажной трубочкой себе по ладони.

— Ну, чо уставился падла, говори — делает зверское лицо защитник закона. Первое желание все ему рассказать как папе, который спрашивает оценки в дневнике.

— Я… — голова пустая как барабан — Эээ… — все стерто из памяти.

— Ты че, сука не очнулся еще? — черные глаза, выпучены отшлифованными угольками и не моргают. Парень хоть и восточного типа, но говорит по-русски, без акцента — Как фамилия, отвечай!

— Меня зовут… — слова шершавым репейником, выдираются из горла.

— Ну? — рука с газеткой делает взмах.

— Где, я? — опасливо кошусь на волшебную палочку.

— Следственный изолятор, Центрального района — глаза, как два черных пистолета нацелены мне в переносицу. Чуть скашиваю взгляд ему на плечо. На погонах три звездочки. Надо попытаться наладить контакт, с местной властью.

— Товарищ старший лейтенант, как я, здесь оказался? — язык с трудом шевелится, крупнозернистой наждачкой обдирая небо.

— Это я, спрашиваю. Как ты, оказался в квартире, убитой гражданки Копеевой? — сросшиеся на переносице смоляные брови, сурово зашевелились.

— Не знаю. Не помню, я — разминаю виски и тупо таращусь на метиса обличенного властью.

Разведка боем не получилась. Старлей, устало садится на краешек желтого, с выщербленной лакировкой стола. Замечаю у него редкие усики. Хочется пересчитать черные волосинки. Нет, не надо. Долгая и кропотливая работа. Разве что выдергивать ему пинцетом по одной. Нет, не согласится. Наверное, даже сопротивляться будет. Фу, что он там спросил? Ах, да…

— Я, в гости пришел. Она, уже холодная — Пытаюсь вспомнить совсем недавние события. Не успел уклониться. Вспышка. Бить по голове не хорошо. Особенно, бывшего осназовца. Тем более, бойца Ультры. Сама собой как ядреная ругань, с губ срывается, заклинательная фразочка.

— Хаум кха — словно матерок, с хрипом вылетел из горла. Видать силы еще остались. Старлей глупо, хрюкнул и превратился в памятник всем милиционерам и полицейским, нашей страны. Лицо стало мраморным. Глаза блестят, как два камешка, отшлифованные горной речкой. Время заклинания неизвестно. Разворачиваюсь и хочу бежать к двери. Второго то стража порядка, я и не заметил… Граница на замке.