Шар, выпущенный из рук, прокатился несколько метров и замер точно в центре зала.

Обожженную напалмом руку невыносимо жгло. Медленно приходя в себя, Олег Томович, приоткрыл глаза и повернул голову. Сквозь туман он увидел, что лежит в раздевалке на столе. Железная лампа, висевшая прямо над головой невыносимо слепила глаза. Послышались голоса. Олег Томович снова смежил веки, но света не стало меньше. Только теперь он был красным. Он хотел прикрыться ладонью, но сил хватило только на то, чтобы пошевелить пальцами.

Переломов, кажется, нет. — Шевельнулась мысль. — Это хорошо…

Некоторое время он так и лежал, плавая в ярко-красном тумане. Неожиданно свет померк. Олег Томович приоткрыл глаза. Над ним, закрыв свет лампы, склонился молодой человек с бледным лицом и усталыми глазами.

Надо же, — медленно приходя в себя, думал Олег Томович, — такой молодой, а уже морщина на лбу… Нехорошо…

Он уже хотел снова потерять сознание, но молодой человек потряс его за плечё.

Меня зовут Влад. Я друг Сони… Вашей дочери. Вставайте…

Влад?.. Да, я вас помню. Вы приходили с Соней… тогда… к нам…. Только вы на себя не похожи…. А, что с моей дочерью?

Влад ответил не сразу.

— Не знаю, честное слово не знаю. — Сказал он серьезно. — Я знаю, что вас убьют…. Пока и этого достаточно. Надо бежать.

Олег Томович приподнялся на локте. Силы медленно возвращались к нему.

— Нет. У меня тут еще дело есть.

— Дело?… Какое дело. Быть чучелом, живой мишенью. Извините, конечно, но на гладиатора вы не тянете.

Я знаю. — Олег Томович не обиделся. — Я знаю. Дело не в этом…. Тут другое…. Понимаешь… Дело не в шоу. Просто я не должен сломаться… Впервые в жизни я должен совершить поступок, взять верх.

— Извините за банальность. А о близких вы своих подумали? О дочери, жене?

— Это не важно.

— ?…

— Да, не важно. Они все взрослые… Соня…. А Николая уже нет….

— Это еще не известно.

— Известно, известно… Я знаю, он не вернется…

Сонин папа поднял руку и стер тыльной стороной ладони выступивший на переносице пот.

— Понимаешь, раньше я всегда испытывал сомнения. Сомнения во всем, что я делал, начиная от чистки картошки и кончая важными жизненными решениями. Мне всегда приходила в голову мысль, а может я не прав. Может, что-то не так делаю…. И не делал ничего…. Понимаешь, я знаю людей, которые всегда в себе уверенны. Это конечно от недалекости, но все-таки я им завидую. А теперь я знаю, впервые в жизни знаю, что прав. И я должен победить. Хотя бы раз. Вот так. — Олег Томович тяжело закашлялся. — А ты иди…. Иди, пока тебя не схватили.

Влад хотел что-то сказать, но Олег Томович поднял руку в железной перчатке.

— Не спорь со мной, я знаю, что делать…. Так вот… победа маленького человека гораздо круче победы сильного и я должен разворошить этот балаган. Уже ничего изменить нельзя. Прощай.

С трудом, встав на ноги, он поднялся, и двинулся к решетке, преграждающей выход на стадион. Решетка поднялась. Помедлив, он оглянулся и шагнул на поле.

Получив передышку, измученный, залитый потом и настоящей кровью, покрытый пылью Олег Томович взобрался на коня, грязной рукой вытерев лицо, натянул шлем, и тоскливо огляделся. Люди на трибунах слились для него в одно равнодушное лицо.

— Господи! — Выдохнул он, и перекрестился первый раз в жизни.

В этот момент Олег Томович почувствовал, что страх отступил перед ледяным, охватывающим все тело равнодушием.

«Защитная реакция организма», подумал Олег Томович.

Это ощущение придало ему неожиданной храбрости, отодвинув на второй план страхи, присущие человеку, привыкшему осмыслять все происходящее с ним и заранее переживать предполагаемые неприятности. Весь накопленный тысячелетиями опыт и знания перестали иметь смысл. Впервые в жизни он почувствовал себя свободным. Теперь он превратился истребителя драконов.

— А с горлом-то чего? — Участливо спросил Псашин.

— Гланды, — поморщившись, ответил Макута, и сокрушенно махнул рукой.

Бывшие противники теперь сидели на полу и мирно беседовали. Меду ними лежал прибор. Сейчас они были похожи на шахматистов-любителей, каких еще можно видеть на скамейках в парках.

— А это у тебя чего такое? — спросил Макута и, хищно блеснув глазами, потянулся рукой к расстегнутому вороту рубахи Псашина.

— Чистая медь! — Вытащив из-за пазухи медальон, сказал Псашин и со звоном щелкнул по нему пальцем. — К ювелиру ходил. Металл барахло, но вещь ценная.