Пропитание зарабатывали, занимаясь сельским хозяйством – колхозную землю разделили всем жителям. Нам, как малосемейным, досталась, помимо приусадебного огорода, узкая полоска пахотной земли шириной три метра и длиной более километра (между двумя речушками) на водоразделе за деревней. С утра до ночи мы все трудились на этой земле. Как я уже отмечал, на игры со сверстниками времени оставалось немного – все были заняты трудом.

Иногда мы и тяжелую физическую работу превращали в игру. Самым желанным мероприятием была у нас заготовка и доставка торфа из болота на топливо зимой. Мы смастерили одноколесные тачки, грузили на них мешки с кусками торфа и гуськом возвращались в деревню; и так один-два раза в день, когда были свободны от основной работы. С удовольствием пасли также лошадей в ночном. Собиралась компания 5-10 мальчишек, и с превеликой радостью мы мчались на лошадях к месту пастбища. И там, вдали от взрослых, проводили время по своему усмотрению, пока не уставали. А потом дружно вповалку засыпали.

В один из таких счастливых дней произошла трагедия. Ребята постарше из разряженного минометного снаряда выплавляли тол, поджигали и с таким ярко горящим факелом обходили ночью лошадей, отпугивая волков и просто балуясь. Это было уже привычное занятие. Но на сей раз в одном из снарядов головка со взрывателем не вывинтилась, как обычно, а обломилась (взрыватель остался в снаряде). Этого мальчишки, очевидно, не заметили и положили снаряд в костер, чтобы извлечь тол. Неожиданно раздался страшный взрыв и всех нас отбросило от костра. Многие из ребят погибли на месте, другие получили тяжелые ранения.

Я чудом остался жив, потому что в числе младших по возрасту «минеров» был оттеснен старшими от костра (соблюдалась иерархия) и получил меньше разлетающихся осколков. Тем не менее, три из них остались во мне на всю жизнь. Немец-фельдшер, хотя и был педантичным, но все же не доглядел их при обработке ран в маленьком детском теле. Взрыв тот стал трагедией для всей деревни и особенно для родителей погибших и раненых ребят. К сожалению, подобный случай повторился и в соседней деревне Пивовке, но там из 7-8 мальчишек никого не осталось в живых.

А на следующий год едва не произошла трагедия в нашей семье. Поздней осенью 1942 года мы вернулись после очередного выселения в родную хату, которую до этого использовали немцы. Первым делом мама решила нас искупать. Сначала провела санобработку меня и уложила в постель в передней части хаты. Затем искупала сестричку и повела в дальнюю комнату укладывать ее спать. И в этот миг грянул взрыв. Печь, на которой только что нас купали, разлетелась вдребезги, а корыто и часть кирпичей взрывной волной впечатало в потолок. Возможно, со стороны немцев это был злой умысел. Но не исключаю, что какой-то немец-разгильдяй просто забыл взрывное устройство, которое чуть не погубило всю нашу семью. На волосок от смерти мы оказались и еще раз – при ночной бомбежке склада с боеприпасами на нашем деревенском кладбище. Тогда бомба угодила в сарай и ранила корову. Но Бог опять нас миловал, и мы чудом остались живы.

Повезло нам и в конце оккупации. По поведению немцев в нашей деревне было видно, что назревают серьезные события не в их пользу, что они собираются отступать. Срочно было объявлено, чтобы все жители окрестных деревень собирались на перекресток у шоссейных дорог Смоленск-Рославль и Починок-Монастырщина. Поскольку в деревне мужчин не осталось, то женщины, поддавшись общей панике, ринулись с детьми к пункту сбора. Но нашлась какая-то разумная голова, которая сообразила, что немцы собирают нас, чтобы расстрелять, и посоветовала бежать от этого перекрестка куда подальше. Что люди и сделали, рассеявшись по отдаленным деревням, зарослям и оврагам.

Наша семья остановилась в кустах возле деревни Гор-бачево. Мы вырыли, как положено, яму-окоп, закрыли его ветками, одеялами, подушками и другими вещами и разместились в нем сами. Вскоре началась мощная артиллерийская стрельба с одной и другой стороны. Снаряды падали вокруг. Один рванул совсем рядом – осколком смертельно ранило корову-кормилицу Второй угодил прямо в окоп и не взорвался. Тогда мы этому не придали значения: остались живы и хорошо. А теперь подумать страшно, что тогда могло бы с нами случиться.

Судьба берегла нас и в дальнейшем… Где-то совсем близко от нас пошли в атаку наши части. Это было явление жестокое и страшное. Сентябрьской ночью почти рядом слышался сплошной яростный гул-хрип – не было криков ни «За Родину», ни «За Сталина», кругом стоял отборный русский мат… Война постепенно уходила на Запад…

Когда мы находились в «беженцах», людская молва донесла до нас сведения, что наша деревня сгорела. Каждый надеялся, что эта беда коснулась кого-то другого, но не его. Так думали и мы. Но когда добрались до соседней деревни Обухово, надежды наши полностью были развеяны – встретившиеся односельчане в один голос сообщили, что Прудки сгорели полностью не осталось ничего.

Со страхом, тревогой и любопытством (а может быть, что-то уцелело?) мы с мамой вошли в деревню и увидели вдоль главной улицы лишь обгоревшие деревья и ни одного строения. Подошли к своей усадьбе и к пожарищу на месте хаты – еще дымились отдельные очаги и стоял зловещий запах гари. Мама, раньше спокойная, вдруг с истошным криком упала наземь: «А как же мы будем жить, что с нами будет?!» До этого я видел ее в таком же состоянии только один раз, когда наш деревенский почтальон передал ей извещение о гибели отца. Уже повзрослевший с того времени аж на три года, я бросился утешать ее: «Не плачь, мама, я скоро вырасту, стану летчиком, буду жалеть тебя!..»