Активы, подлежащие контролю, ограничены недвижимостью, транспортом и ценными бумагами. Напрашивается сам собой вывод: неправедные доходы коррупционерам следует обращать в иные виды имущества: драгоценности, антиквариат, предметы искусства, промышленное оборудование… Даже мещанское «хранение наличных денег под матрацем» – может приобретать титанические размеры: например, дело Захарченко показало, что в одном помещении может быть аккумулировано 9 млрд. наличных денежных знаков; а дело в отношении экс-министра Улюкаева продемонстрировало масштабный подход к хранению неправедно нажитых активов, обращенных в монеты из драгоценных металлов.

Более того, операциями с иным имуществом можно обосновывать «правомерность» приобретения недвижимости, транспорта или ценных бумаг: коттедж приобретен за счет доходов, полученных от реализации драгоценностей или предметов искусства, а законность приобретения данных активов находится за пределами контрольных мероприятий.

Контролю подлежат операции с имуществом лишь за три года, предшествующие процедуре декларирования; ссылка на финансовые поступления за этим периодом сводит риск возможной конфискации к нулю. Конфискации подлежит имущество, стоимость которого превышает совокупный семейный доход чиновника за последние три года. Иными словами речь идет о конкретном имуществе, имеющем такую стоимость, а если приобретено несколько объектов недвижимости, каждый из которых соответствует предъявленному стоимостному требованию, но в совокупности в несколько раз превышает установленные рубежные показатели, то такие финансово-имущественные операции не являются поводом для инициирования процесса конфискации (налицо отчетливая инструкция для коррупционера дробить свои активы и, например, вместо одной двухкомнатной квартиры покупать две однокомнатные).

Складывается впечатление, что законодатель, конструируя механизм исследуемой конфискации, преследовал цель «максимальной минимизации» ее эффективности; и заглавными буквами и курсивом прописал способы обхода контрольных мероприятий. Как следствие, с 2012 г. в рассматриваемом режиме было конфисковано имущества всего на 2 млрд рублей. Как говорится: «весь пар ушел в гудок».

Проблемам применения такого рода конфискации посвящено Постановление КС РФ от 29 ноября 2016 г. № 26-П [58] , которым подтверждена конституционность этого юридического инструмента, а также отмечено, что правовой статус государственных/муниципальных служащих предполагает наличие дополнительных запретов, обязанностей и ограничений. Но такие ограничения должны быть социально оправданы, соответствовать поставленным целям и требованиям справедливости. В данном акте правоприменения получило определение юридическое содержание данной конфискации – это не уголовно-правовая санкция, а специальная мера антикоррупционного законодательства, направленная на борьбу с незаконным обогащением. Основанием ее является неопровергнутая презумпция получения должностным лицом дохода в результате совершения им корыстного преступления («презумпция виновности чиновника» и «презумпция незаконности его доходов» – так называемые опровергаемые презумпции).

Конфискации полежит не только указанное в законе имущество (объекты недвижимости, ценные бумаги, транспорт), но и средства, полученные от их реализации. КС РФ указал, что конфискации подлежит имущество в целом, даже если частично оно приобретено на доходы, легитимность происхождения которых доказана. Но если нелегитимная часть доходов, потраченных на приобретение конкретного имущества незначительна, то конфискация недопустима. Вопрос о значительности или незначительности такой части отдается на усмотрение правоприменителя; так же, как и решение вопроса о конфискации всего имущества или лишь его части, приобретенной на незаконные доходы (подача иска о конфискации имущества по результатам проведенной проверки – право, а не обязанность прокурора). Обозначается проблема коррупциогенности антикоррупционного законодательства.

Рассмотренное постановление КС РФ является наглядным примером устранения пороков законодательного дефинирования определенного понятия средствами правоприменительной практики: в ходе серии бланкетных отсылок и корреспондирующих связей норм различных отраслей права «несовершенства» отраслевых дефиниций (некритичных в каждом отдельном случае), накапливаются «как снежный ком» и в своей совокупности приобретают существенное негативное значение. Как следствие, такой комплекс проблем дефинирования подлежит разрешению посредством реализации инструментария правоприменения.

Современная уголовно-исполнительная политика РФ подразумевает гуманизацию исполнения наказаний и применение системы стимулов правопослушного поведения осужденных. Поощрительные институты относятся к разновидности правовых стимулов в уголовно-исполнительном праве, мер оценки и средств юридического одобрения позитивного социально активного поведения осужденных, объектом которых являются социальные блага материального и духовного характера, реализуемые на добровольной основе и взаимовыгодные как для общества, так и для осужденных к которым они применяются.

Замена неотбытой части наказания более мягким видом наказания как поощрительный институт уголовно-исполнительного права относится к одному из эффективных стимулов исправления и правопослушного поведения осужденных в период отбывания наказания. Для рассмотрения проблем применения замены наказания более мягким его видом представляется важным определить юридическую природу этого института.

Как известно, нормы, регулирующие замену неотбытой части наказания более мягким видом наказания, помещены законодателем в гл. 12 УК РФ «Освобождение от наказания». В связи с этим замена неотбытой части наказания в порядке ст. 80 УК РФ рассматривается в качестве разновидности освобождения от отбывания наказания, которое применяется по отбытии определенной части срока наказания, назначенного судом [59] . По мнению А. Ф. Сизого замена неотбытой части наказания более мягким видом наказания к институтам освобождения от отбывания наказания не относится, поскольку при ее реализации одно уголовное наказание заменяется другим, более мягким, т. е. фактически освобождение от наказания не производится [60] .

Если рассматривать замену применительно к виду наказания, назначенному по приговору суда, то ее реализация напрямую связана с освобождением от отбывания этого наказания. Если же освобождение от наказания понимать как освобождение от любого вида наказания, то есть прекращение реализации соответствующих право-ограничений, свойственных отбыванию наказания, то в этом случае замена неотбытой части наказания более мягким видом наказания не может быть отнесена к институту освобождения от наказания.