Малфой суетился. В первый раз она видела, чтобы он так вел себя. Теребил пальцами волосы, ходил и оглядывался, крепко вцепившись в палочку. Он нервничал, и ее ужас только подпитывался его переживанием.

– Ладно. Ладно, хорошо. Ты иди вперед, я пройду столько, сколько смогу.

Он кивнул, что-то пробормотал и снова посмотрел в карту. Проговорил названия улиц и направлений и, наконец, запихнул бумагу в карман.

– Хорошо. Иди быстро, держись ближе, поняла? – было бы сложно не подчиниться, потому что он снова схватил ее за руку и будто бы объясняя, добавил: – Ты всегда отстаешь.

День тридцать пятый; 4:59

Гермиона устала. Больше, чем просто устала. У нее было чувство, будто она может в любую минуту рухнуть без сознания. Мир по периферии зрения был размыт, и возможно, ей всё это просто снилось, хотя относительная ясность мышления сохранялась. Она ощущала себя словно в полудреме: каждое движение сопровождалось ощущением невесомости.

Глаза начинали слипаться, и ей приходилось постоянно контролировать себя, чтобы не рухнуть на стол. Короче говоря, Гермиона была измотана. Совершенно разбита.

– Автобус скоро придет. Ты сможешь там поспать, – Малфой знал, как она вымоталась, и понимал, какой плохой была идея спать стоя.

– Я устала, – прошептала Гермиона и прижала к лицу руки, словно это могло помочь.

И она имела в виду многое. Будто эта фраза могла вместить в себя всё. Она устала бежать, прятаться, устала от хостелов, украденных денег и незнакомых языков, устала от усталости. Устала от всего этого.

И хоть она ничего не объяснила, похоже Малфой понял. Наверное, потому, что сам тоже очень устал. Устал от всего того же, просто мог скрывать это гораздо лучше. Гермиона никогда не умела прятаться. Всегда проигрывала в прятки. Выдавала себя, когда пыталась двигаться незаметно. Она могла скрывать свои эмоции только тогда, когда злилась, а когда успокаивалась, ее можно было читать, как раскрытую книгу.

Малфой был стеной. Она была рекой.

Но он все равно ее понял… То, что он не выражал свои эмоции так, как это делала она, не означало того, что Малфой не человек. Не означало того, что он меньше чувствовал.

– Я знаю.

И он знал.

День тридцать шестой; 8:47

Где-то на заднем фоне звякнуло стекло, и жужжание утренних разговоров сбилось. Цвета в кафе между собой не сочетались: красный и фиолетовый красовались на столах, стульях и стенах, в то время как пол был покрыт неряшливым желтым узором, местами переходящим в белый. Всё заведение было само по себе безвкусным. Комбинация дизайна и расцветки вызывала у посетителей головную боль. А может быть, даже и у тех прохожих снаружи, за которыми наблюдала Гермиона, не желая разглядывать свою еду.

Малфой тоже изучал улицу. Его глаза загорались, когда он смотрел на свет, и с ее точки обзора это было завораживающее зрелище. Но Гермиона старалась долго не пялиться, потому что он всегда чувствовал ее взгляд.

Метка была уродливой. Жгуче-черной. Точно ее выжгли на коже, и судя по тому, что Гермионе доводилось читать, так и было. Она слышала, что это был очень болезненный процесс, и это радовало. Радовало потому, что боль хоть немного искупала вину.

За исключением этой татуировки, на Малфое почти не было отметин. Гермиона заметила несколько шрамов, что было нормально для человека его возраста… как минимум. Но метка бросалась в глаза. Самая неприятная и некрасивая из тех, что она на ком-либо видела.

– Тебя это задевает?

Гермиона застыла, сбитая с мысли его вопросом, и вспыхнула, осознав, что он поймал ее за пристальным разгадыванием его руки.

– Да.

Он внимательно посмотрел на девушку и потянулся за ложкой размешать кофе. Ее напиток остыл еще несколько минут назад, и она подозревала, что его стал уже совсем ледяным.

– Это всего лишь метка.

– Это не просто метка. Многие люди видели ее перед своей смертью и гибелью родных и близких. Это отличительный знак. И самый смысл его создания заключается во зле.

– Она должна порождать страх. И я не думал, что ты из тех, с кем это сработает, – он сделал глоток и сохранил невозмутимое выражение лица.

Может быть, специально ждал, пока кофе остынет? С него станется.

– Не работает. Я не боюсь. Меня тошнит. Она внушает злость… по отношению к тем людям, что ее носят, и за тех, кто был вынужден ее лицезреть.

Он посмотрел на свою Черную метку, темную, словно ночной океан. Прижал большой палец к верхушке черепа и провел по коже вниз, до кончика хвоста змеи. Словно это были чернила. И будто изображение можно смазать, и тогда всё вернется в норму.

– Это ничего не значит.

– Это значит всё, – её голос звучал сурово и жестко, и Малфой снова поднял на нее глаза.

Помолчал, убрав руку.

– Я имею в виду, моя. Именно эта. Всего лишь пропуск.

Она не знала, пытается ли он убедить ее или повторял какую-то давнюю мысль для себя.

– Не уверена, что это имеет значение. Всё равно…

– Должно. Я ношу ее без убеждений, Грейнджер. Без веры. Это не метка на моей руке – это возможность победить в войне. Инструмент. Способ приблизить конец.