– Иногда ты невыносимо скучна, Белль.
– Мое имя в ее устах зазвучало аристократично. – И все-таки не понимаешь своего счастья.

Когда Джессика отправилась по своим делам, назвав их необыкновенно важными, на пляже я осталась в компании каменного изваяния, называвшегося моим телохранителем. По его виду нельзя было сказать, что он недоволен положением вещей. Может, ему просто нравился здешний климат. Я оповестила, что хочу пройтись, и он обернулся, даже подав мне руку. Неожиданная галантность меня приятно поразила, и руку я приняла, в шутливом кокетстве склонив голову набок.

Чуть заметная улыбка на уголок конвульсивно дернулась на его губах. Глаза заменяли две непроницаемые стекляшки, я видела лишь свое отражение в коричневых тонах.

Гуляли мы долго. Я все время о чем-то говорила, рассказывала о Франции и о работе, пытаясь иногда расспросить и о его жизни, но не добилась ровным счетом ничего: он слушал, практически не подавая признаков жизни (если не считать таковыми размеренные шаги).

Когда в изнеможении я присела на краешек мраморного фонтана на набережной, где помимо меня толпились с десяток туристок, Каллен подошел почти вплотную и произнес одну единственную за всю прогулку фразу длинней трех слов:

– Рекомендую пересесть на скамейку. Или взять такси до гостиницы, если вы устали.

Я вздохнула. Лед не тронулся.

Но что-то будто подсказывало: сегодняшняя моя попытка была не такой уж и тщетной.

***

На следующий день состоялась церемония открытия. Подарок мужа необыкновенно шел моему образу, и Джесс, с которой мы перекинулись мимолетом парой фраз, томно отметила:

– Если бы мне дарили такие побрякушки… - она закатила глаза. – У твоего мужа губа не дура.

Каллену мероприятие определенно не нравилось. Его взгляд я чувствовала физически: он мазал им по всем мимо проходящим, иногда те ощутимо напрягались. Каково же было мне перманентно чувствовать кожей это каленое железо?

К светской жизни он был не приучен, оттого чурался репортеров, камер и вспышек. Мне с большим трудом удалось уговорить его отходить, чтобы каменная физиономия не испортила съемки.

***

Следующий день прошел суетно, но моего персонального защитника это нисколько не испугало.

Я поймала себя на том, что взяла обыкновение поглядывать на Каллена и рассматривать его взлохмаченные волосы. Мне удалось заметить, что вечернее садящееся солнце отливает в его вихрах оттенком бронзы.

В номере отеля он всегда сидел в гостиной и читал. Сидел прямо напротив входной двери, развернувшись к ней лицом.

Скользя взглядом по его ладной фигуре, я увлекалась этим занятием: сложен он был хорошо, чего уж греха таить. Плечи – они нравились мне больше всего – широкие и мускулистые, руки тоже накаченные. Да и лицо Каллена не было лишено мужской привлекательности: тяжелый подбородок, прямой нос и проницательные глаза. Они были чрезвычайно умными, эти глаза, я могла судить так по тому, как он иногда на меня смотрел. Молчаливо, тяжело смотрел, но вместе с тем гипнотизирующе.

Я подозревала, что из всех его выдающихся качеств именно глаза сыграли со мной самую злую и жестокую шутку.

В своих попытках наладить контакт я была непреклонна ровно так же, как и неудачлива. За все то время, что мы здесь находились, трескотня моя не умолкала, а он, кажется, выработал к ней иммунитет. Поначалу я могла добиться хотя бы язвительных комментариев, но позже и их уже не удостаивалась.

Я говорила:

– Мы едем на шопинг, - и красноречиво поглядывала на часы, которые показывали позднее время.

И он снова надевал только что сброшенный с плеч пиджак.

Я заходила в отдел с мужской одеждой и брала летнюю цветастую рубашку:

– Она подойдет к твои глазам.

И он смотрел на меня стеклами очков, не обращая внимания на протянутую вещь.

Я заказывала бутылку шампанского в ресторане и придвигала к нему изящный бокал:

– Плесни себе тоже.

Он звал официанта и просил воды.

Он садился за руль, а я с промежутком в пять минут меняла наш маршрут, то задаваясь целью посетить СПА-салон, то заехать к давнишней подруге, то просто погулять в парке. Каллен не говорил ни слова и поворачивал в указанных направлениях.

Иногда в голове возникал вопрос: зачем мне вообще все это? Зачем я так отчаянно пыталась ему понравиться? Но когда он пускал свой снисходительных взгляд или вздергивал бровь, что получалось весьма эффектно, во мне словно дрожжевое тесто поднималась доселе незнакомая ярость, которую невероятно сложно было контролировать.

Точкой невозврата стал шестой день моего пребывания в Каннах.

Вечер выдался погожим: прохладным, но теплым и достаточно светлым. Прогуляться мне захотелось нестерпимо, требовалось восстановить утраченное равновесие. Слоняющийся рядом Каллен не укреплял мое душевное спокойствие: мне казалось, что все изнутри из-за него жжется, как от реагента.