— Ёлка! Ёлка! — орёт Ари, вдруг резко приободрившись. — Пока вы здесь! Все трое!

Вот и занятие на полтора часа. Мы не украсили дом и это… дерево, а ведь скоро Рождество! К тому же День благодарения мы неблагодарным образом просрали, когда я спасал задницу Сэм в доме её матери. Или это было ещё до этого… не помню точно. Кажется, это было восьмого ноября. Где же я был двадцать второго? Хотя, сейчас уже неважно.

Моя семья никогда не праздновала День благодарения. Огромная индейка, стоящая прямо посреди стола, и люди, собирающиеся по кругу, словно сектанты, которые говорят: «прошу прощения за мои грехи». Ну или как-то так. Я не знаю, как это должно происходить, потому что отец терпеть не мог этот день. Слышал об этом празднике лишь от матери, и то, шёпотом. Ведь, как говорил отец: «мне не за что просить прощение». Ну, вы понимаете, да?

— Рэдж, не знаешь, где можно купить ёлку? — в быстром темпе спрашиваю я.

— В паре кварталов отсюда продают отличные…

— Отлично, — перебиваю его я своей тавтологией. — Поедешь со мной.

На прощанье я прошу Ната и Ари достать ёлочные игрушки и вытащить их на первый этаж. Через двадцать минут (честно, мы с Рыжим были приятно удивлены своей быстро проделанной работе) ёлка уже красуется в гостиной. На лице ребёнка невооружённым глазом читается восхищение и некое предвкушение праздника. Она постоянно порхает от ёлки к дивану, на котором стоят игрушки, и обратно, словно мотылёк. У неё будто открылось второе дыхание. Собака неловко ковыляет туда-сюда за ребёнком, как хвостик, не успевая толком развернуться обратно, как Ари с игрушками уже скачет обратно. Я запомню этот день навсегда, я точно знаю. Мы с родителями никогда не украшали ёлку. Похоже, слово «никогда» в нашей семье было как девиз по жизни. Отец заказывал огромную уже украшенную ель у своего знакомого, и нам её привозили уже готовенькую. Да, было смешно наблюдать, как люди заносят это дерево через огромное окно, так как наша парадная дверь была порядком меньше. Но я никогда не чувствовал это. Ощущение праздника, словно моя душа научилась каким-то образом петь романсы и эти новогодние песенки, где большую часть времени звенят колокольчики. Я доволен этой новогодней суетой, и, кажется, я… счастлив.

Такое непривычное для меня слово.

Но такое приятное. Если бы я мог его пощупать, то моя рука погрузилась бы в шерсть котёнка, или, не знаю, кролика какого-нибудь.

Или в волосы Саманты.

— Кью, — смеётся Рэджи, — ты завис минут на пять, наверное. О чём ты думаешь?

Оказывается, я стою посреди гостиной с двумя ёлочными игрушками в руках. Вокруг меня творится что-то невообразимое, все смеются и бегают туда-сюда, как сумасшедшие. Подростки ведут себя, как дети. Дети ведут себя как дети. А я просто… стою на месте. Вопрос своего друга я игнорирую, возобновив свой путь до ёлки. С тех пор я больше не зависаю. Нельзя. Не хочу думать о Сэм. Не хочу думать о слове «счастлив». Я боюсь, что это исчезнет, если часто думать.

Ведь Сэм уже исчезла.

Через полчаса суеты — гостиная готова, поручень лестницы, которая ведёт на второй этаж, обвешен гирляндой. Ари зажигает три лиловые свечи в подсвечнике и ставит его на журнальный столик. Мы выключаем свет и охаем. Действительно, красиво. Огоньки весело мигают всеми цветами радуги, а ёлка просто превосходна. Мы постарались на славу. Ради Ариэль. Хотя, наверное, ради всех нас.

— Уже семь. Может, пора выдвигаться? — спрашивает Рэдж.

— Но ещё не восемь, — ноет Нат, — ещё не стемнело.

— А мне кажется, стемнело, — возражает Рыжий.

— Ребят, я покурю. Мне нужно… проветриться, — прошу я, тщательно подбирая слова. — Минут через пятнадцать пойдём.

Оба понимающе кивают. Напоследок я услышал, как эти двое перешёптываются:

— Рэдж, мы придурки. На кого мы оставим ребёнка?

За последние два часа со мной произошло столько хорошего, праздничного и радостного, сколько не было за всю мою жизнь, наверное. Но с непривычки у меня разболелась голова. Не каждый день я смеюсь и бегаю как умалишенный туда-сюда, чтобы успеть украсить ёлку до семи. Далеко не каждый день. Я надеваю пальто и выхожу на свежий воздух. Глаза находят машину Ната. В кармане я нащупываю пачку сигарет и ключи. Мы вот совсем недавно ездили с Рэджи за ёлкой. Я залезаю в бедный Мустанг и улавливаю едва отчётливый запах бензина. Закрыв глаза, я откидываю голову, открываю окно и закуриваю. Если бы у меня была хорошая фантазия и отличное воображение, в голове бы уже давным-давно прорисовался до боли знакомый силуэт. И с каких это пор одна девушка вытеснила из моих мыслей другую?

Правая рука устало падает на пассажирское сидение и нащупыпает пару крошечек. Это остатки кукурузных палочек, которыми Сэм кормила меня и собаку во время нашей первой поездки. Хотя, нет. Это было слишком давно. Кажется, в прошлой жизни. Эти палочки Саманта покупала ещё сотню раз. По дороге к матери Джуд. Когда мы ехали к сгоревшему особняку. Когда мы возвращались домой к Нату. У нас с этой девчонкой столько всего было, что события начинают спутываться в голове. Я вспоминаю, как Сэм заказала пиццу в номер за мой счёт, и уронила кусок себе на джинсы. Как правило, бутерброд падает маслом вниз, в данном случае — пицца полетела майонезом ей на колени. Если вернуться на пару недель раньше, то, оказывается, мы с Самантой знакомы не очень и давно. Ну, не считая этого сорока четырёх дневного перерыва. Но, честно признаться, дни летят так быстро, что если бы я не отсчитывал их в календаре, не заметил бы, что прошло больше месяца. Просто все эти дни превратились в один большой. Утром я готовлю друзьям завтрак, они идут на занятия. Днём первая приходит Ари, её школа совсем недалеко. Мы едим вафли, затем идём в магазин. Каждый день нам нужно гулять, иначе, сидя в четырёх стенах, я сойду с ума. После магазина мы встречаем Ната и идём домой. Вечером смотрим один из предложенных телепрограммой фильмов по телевизору, затем я отношу Ари в свою постель на руках, так как она заснула на моём плече. Сзади идёт Нат и шёпотом прикрикивает Джуд, чтобы та не скулила. Я сплю вместе с ребёнком в одной комнате — на диванчике, который стоит рядом с её кроватью. Нат спит в своей обставленной книгами обители. Джуд нагло разваливается в ногах девочки. Я проверял — если сплю с кем-то в одной комнате, кошмары мучают не так часто. Но таким образом я от них не застрахован. Однажды мне приснилось уже под утро, как я поднимаюсь на крышу, вижу, как Джуди что-то рисует в блокноте, а затем она резко вскакивает, подбегает ко мне и вгрызается мне в лицо. Начинает больно кусать за нос, подбородок, шею. Меня данные виды мазохизма не возбуждают, поэтому, я начал кричать. А проснулся, когда собака начала облизывать моё лицо. Ари на тот момент уже завтракала с Натом. Меня не разбудили. Меня никогда не будят, потому что я мало сплю. Я читаю книги до двух часов ночи. Но просыпаюсь самостоятельно как по будильнику в 7:45 утра.

— Кью, мы идём? — Рэдж просовывает своё лицо в открытое окно машины. Открываю глаза и вижу, как он зверски улыбается, напомнив этой улыбкой знаменитого Джокера из комиксов.

— Да. С кем мы оставим Ари?

Всё мы учли, да только не это.

Вылезаю из машины и закрываю дверь. Рыжий, облокотившись на крышу Мустанга, отвечает:

— С Натом, конечно. Он всё равно немного трусит туда идти.

Улыбка трогает моё лицо.

Мы не учли только один факт — после семи автобусы ходят плохо, а сейчас уже половина восьмого. К дому Рэджи пешком идти очень долго. На улице сильные морозы.

— Ну мы же не идиоты, — говорит Рэдж, — возьмём машину Ната.

Мне остаётся только хлопнуть себя ладонью по лбу. К вечеру моя голова совсем перестала думать.

Через десять минут мы медленно подкатываем к дому Рэджи.

— Я без понятия, как зовут твоего отца, — вдруг озвучиваю вслух свои мысли. Водитель смеётся.

— Тебе зачем? Они уже, скорее всего, в отключке.

— А если нет?

— Тогда вырубим их.

Похоже, Рэджи настроен серьёзно. Отец сильно избивал его при каждом удобном случае. Я понимаю, за что сын хочет отомстить отцу. Я сам ещё год назад занимался подобными вещами. Но месть — штука опасная, ведь закон бумеранга никто не отменял. Пытаясь отомстить отцу, я потерял Джуди. Кто знает, может, если бы девчонка не удрала из больницы, чтобы спасти меня, то всё было бы иначе. Она была бы жива, а я, скорее всего, мёртв. Но так было бы гораздо лучше. И я бы не «сбивал» своё чувство вины по шкале с десятки до девятки, и так далее, чтобы жить было проще.