Мало-помалу наше дыхание замедляется. В темноте лицо Уильяма остается по-прежнему скрыто, но я чувствую на себе его вес.

Я довольно вздыхаю.

— М-м-м…

Он смеется мне в ухо, его горячее дыхание щекочет мне шею.

— Валентина… — шепчет он хрипло, но это голос не Уильяма. Это голос Себастьена будит меня ото сна и толкает в реальность.

Я открываю глаза и оглядываюсь — наполовину боясь, наполовину ожидая увидеть Себастьена, лежащего на кровати рядом со мной. Но моим глазам предстает только пустая комната и полная тишина. Я тяжело выдыхаю. И внутри меня, точно пролитые чернила, расползается стыд, потому что на миг, перед тем как проснуться, я хотела, чтобы это не было сном.

Глава 7

Я провожу утро на Елисейских полях. Мой французский такой же паршивый, как был, но теперь я, по крайней мере, могу гулять без карты и без помощи Пьера. Я изучаю музеи и магазины. Влюбляюсь в Париж и его волшебное je ne se quois (нечто необъяснимо приятное, то, что нельзя выразить словами или описать — прим. пер.). Делаю остановку в прелестной пекарне и обедаю ванильными макарунами, потому что… а почему бы и нет? Жизнь слишком коротка, чтобы морить себя голодом.

Добравшись в итоге до Триумфальной арки, я вместе с остальными туристами отваживаюсь забраться наверх, а там восторженно выдыхаю перед открывшимся видом на город. Слева и справа от меня — по три обсаженных деревьями бульвара. Эйфелева башня, такая страшно высокая, стоит гордо, как королева среди придворных.

Вокруг столько красоты, которой я раньше не замечала. И это забавно, потому что до этой поездки все мои воспоминания о Париже были связаны только с Уильямом.

Я закрываю глаза, наслаждаясь бьющим в лицо сильным ветром. Пять лет назад Уильям привез меня в Париж в качестве сюрприза после одной крупной ссоры. Мы покидали Нью-Йорк, еще помня все отвратительные слова, еще негодуя. Но стоило нам приехать сюда и оказаться вдали от наших проблем, от повседневной жизни и всего, что к ней прилагалось, как магия города захватила нас целиком. Мы больше не были Уильямом и Валентиной. Мы превратились в двух давних любовников, которые заново открывали друг друга.

Я видела город глазами Уильяма, и этого было достаточно. Мы ходили туда, где он хотел побывать, ели то, что ему хотелось попробовать, пили вина, которые он любил, восхищались картинами, которые он хотел посмотреть. Я была счастлива, потому что счастлив был он. Потому что мне довелось побыть с ним наедине. Такие моменты уже стали редкими и потому бесценными для меня.

К тому времени он все чаще задерживался допоздна на работе, а по выходным уезжал по делам. Иногда все наше взаимодействие за день сводилось к мимолетному утреннему поцелую или телефонному звонку на бегу. Я находила способы, как занять себя, чем заполнить созданную его отсутствием пустоту. Фитнес. Обеды. Благотворительность. За баснословно дорогими салатами я узнавала о бонусах хорошей жены. Покупала ненужные вещи, украшая наш дом, который теперь воспринимался скорее как фешенебельная тюрьма. Все это было лишь мишурой.

Я знала, что мне повезло. У меня была крыша над головой. Красивый супруг. Денег столько, что за всю жизнь не потратишь. Но какое это имело значение, если мне нужен был только он?

Иногда по ночам я сидела с бокалом вина на балконе, курила тайком и задавалась вопросом, что было бы, если б я не вышла за Уильяма. Как сложилась бы моя жизнь, не позвони я ему? Наверное, я бы сбежала с тем парнем с курса литературы. Это не было нарушением верности. Это было обычное любопытство. Одиночество. Меланхолия. И, возможно, чересчур много вина. Потом я рассмеялась бы, но мой смешок походил бы скорее на всхлип. Боль была слишком близко, и я не могла ее утаить.

Еще я начала избегать Сэйлор. Сэйлор с ее мужем, который за очень скромные деньги работал с девяти до пяти. Сэйлор с мужем, который боготворил ее и своих двух маленьких дочерей. Сэйлор, которая всегда выглядела прелестной растрепой с чернотой под глазами и детским питанием, засохшим на ее недорогих свитерах, и тем не менее была беспредельно счастлива и влюблена. Я убеждала себя, что мы отдалились, потому что живем в слишком разных мирах и у нас теперь мало общего.

Но истина заключалась в том, что я ей завидовала. Очень завидовала. Я хотела всего того, что выпало ей. Я завидовала ее небогатому дому, где всегда пахло ванилью и яблочным пирогом. Я хотела, чтобы Уильям всегда был рядом со мной, как рядом с Сэйлор был Такер, и смотрел на меня так, как он смотрел на нее.

Когда я сидела в их жалкой гостиной и смотрела, как она кормит дочь своим молоком, тогда как моя утроба и руки были пусты, то зависть, которая вздымалась во мне и граничила с неприязнью, а, может, даже и с ненавистью, становилось все сложнее игнорировать или скрывать. Я возвращалась домой, ложилась в кровать и с выключенными светом дожидалась Уильяма. Когда он наконец приходил, то целовал меня в щеку и говорил, что очень устал. Потом спрашивал, каким был мой день — без особого интереса, потому что уже думал о душе и сне. И пока он развязывал галстук, я опять начинала тот разговор, который начинала всегда, вернувшись от Сэйлор.

Уильям… давай заведем ребенка. Я хочу, чтобы мы стали семьей.

Его рука замирала, и он поднимал глаза на меня.

Вэл, ты опять? Мы же это уже обсуждали. Мы молоды. У нас впереди целая жизнь. Давай еще подождем? Насладимся друг другом.

Но я не хочу больше ждать. Я и так слишком долго ждала.

Любовь моя, прямо сейчас не лучшее время.

А когда оно будет для тебя лучшим, Уильям? Похоже, что никогда.