Остальным досталось не меньше. Того, что с тюленьими усами, путник пнул носком сапога между ног, правой же рукой отмахнулся от нападавшего на него толстяка по кличке Яйцырь - и Яйцырь полетел по воздуху - но недалеко, до ближайших прилавков, где и рухнул выхваченной на берег рыбой, глотая ртом воздух и проклиная Ворона, который, падлюга, говорил, что камешек обязательно покраснеет, если рядом окажется ступениат. Мол, браслеты, которые ступениаты на себе таскают, как-то там воздействуют на такие вот камни-молочники, а чародея и так издалека видно; словом, вонял, зараза, что никакого риска. Сам же предыдущий талисман угробил, который точно засекал всякого чародея или ступениата, и цвет смотреть не нужно, он сам звенел, тихо-тихо, но слышно хорошо было... угробил, а теперь вот и нас, тварь, угробил.

Яйцыря не утешило даже хрипение Ворона, явно предсмертное. Толстяк лежал на прилавке, пузом кверху, и не способен был шевельнуть ни рукой, ни ногой. Не иначе, как чародей применил "мертвячку", слыхали мы про такое заклятье.

...Но он же не может быть чародеем! Этих всегда по посоху ихнему узнаешь, они без него никуда; только когда ступениатами становятся, оставляют его на время, а вместо посоха браслет свой дурацкий цепляют. Так какого!..

Ворон наконец заткнулся, покойничек, зато Пупырчик продолжал визжать, да и Тюляга тоже стонал. Ох, всем досталось, мало не покажется. И это, чтоб меня Цапля Разящая заклевала, еще только самое начало. Каждому ведь известно: поднявший руку на чародея очень скоро возжелает эту самую руку отгрызть - как говорится, собственноручно. Да только не всем удается отделаться такой малостью...)

Набережная тоже словно вымерла. Весь город - затаился, не копошились под стенами коты, не блестели глазами из подворотен ночные добытчики, "мотыльки ночные", которые "охотницы", а не в домах "матушек" и "тётюшек" работают, тоже не прохаживались; даже крысы, истинные хозяева человечьих домов, куда-то попрятались.

Иссканр с удивлением взглянул на правую руку, которая сама собой потянулась к рукояти меча.

За спиной с невыносимо тихим шипением погас на мосту последний фонарь. На Набережной они уже не горели (это Иссканр заметил только сейчас и, кажется, совсем не испугался), так что вся улица оказалась погружена по самые крыши в густую, тягучую тьму. И звезд, как на зло, почти не было видно, и луна пряталась за облаками...

"Я не сверну", - яростно подумал Иссканр.

– Я не сверну!
– слова прозвучали величайшей ересью, за которую в лучшем случае отправят на костер.
– Я не сверну!

Вместо того, чтобы коснуться рукояти меча, он поднял руку и потрогал мешочек, висевший на шее.

И поспешил в темный проем между домами, привычным путем, которому и темнота - не помеха.

(Яйцырь наконец-то ухитрился повернуть голову в сторону визжащего Пупырчика и стонущего Тюляги. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как ступениат без браслета (или все-таки - чародей без посоха?..) в раздумье кусает нижнюю губу.

Потом вздрогнул еще раз, шепнул что-то - Яйцырю показалось: "Все равно уже поздно", но точно он не был уверен - и склонился над Пупырчиком.

"Добивать будет", - со снизошедшим на него спокойствием понял Яйцырь).

* * *

Все устроилось как-то само собой, Кайнору оставалось только удивляться собственному безразличию к своей, не чьей-нибудь, судьбе. А если бы таариг со товарищи не отыскал утопленниково тело? А если бы Матиль не грохнулась в обморок прямо в трактирчике? А если бы Борк-Шрам не был приятелем Гвоздя?

Ну нет так нет, досталось бы тогда Кайнору по самые бубенцы на колпаке его шутовском - и правильно, за дело. Не потащился бы в Три Сосны - ничего бы и не случилось.

Борк-Шрам, хоть и приятель, а развязывать его не торопился, да и молодцы, выделенные тааригом, скучали поодаль, но скучали бдительно. Трактирщик просто вытер Гвоздю лицо мокрым полотенцем - это уже когда обморочную Матиль уложили на соседний стол и убедились, что жива-здорова, дышит и с пульсом у нее все в порядке (Господин Туллэк, местный врачеватель, как раз вовремя подоспел).

– Ты во что это влип?
– шепнул Борк-Шрам Гвоздю, делая вид, что продолжает вытирать его лицо.
– Я же слышал, что она тебе сказала перед тем, как в обморок хлопнуться.

– Я тоже слышал, - скривился Кайнор.
– Думаешь, сам что-нибудь понимаю? Я ж эту вашу Матиль... в первый же раз вижу!

– Может, подговорил кто? У тебя здесь как с недоброжелателями?

– Как везде. Я человек незлой, ни с кем не воюю. Хотя, конечно, всякое случается...

– Может, из-за Даниссы, она замуж вышла, а мужу, может, кто-то шепнул, он и...
– Борк-Шрам махнул рукой: сам понимал, как нелепо это звучит.

– Господин Туллэк, - позвал врачевателя Кайнор.
– Скажите, а зрачки у Матиль... с ними все в порядке?

Пухленький человечек с тростью (он хромает на правую ногу - говорят, участвовал в последнем захребетном походе) недоумевающе прищурился в сторону Кайнора.

– Что?

– Я говорю...

– Я слышал. Но что у нее может быть со зрачками?
– По господину врачевателю видно, что он бы вообще проигнорировал этого окровавленного чудака, упакованного на столе, да Борк-Шрам очень уж пристально взглянул, мол, ответьте, раз спрашивают. Вот и отвечает, вернее, уточняет.