Закрытие дела.

Шли тревожные месяцы. Наступил 1983 год. Возили на следствие очень редко – ждали из Москвы результатов экспертизы моей самодельной взрывчатки. Я уже просил Саванчука ускорить дело – хотелось на чистый воздух в лагерь.

Наконец, в первых числах февраля привезли на закрытие дела. Познакомили с адвокатом. Листаю страницы "Дело N22-119". Вот характеристики от учителей восьмилетки, десятилетки, техникума и от директоров предприятий, где я работал. Копии медицинских карточек, из поликлиник и больниц, список прочитанных книг, в сельской и научной библиотеках.

Оказалось, что в черный список попали все, кто брал читать тот учебник Шидловского "Основы пиротехники", а директора РЗВА и завода бытовой химии, имели неприятности за небрежное хранение химреактивов. А вот, подписанный заведующим центральной аптеки акт приемки на медицинские цели изъятого в ночь ареста спирта. Были также результаты экспертизы взрывчатки, объяснения, фотографии с места преступления. Три вещественных доказательства очень поразили меня.

Во-первых, после взрыва лишь порохового заряда место не претерпело никаких изменений: трава, да и только. Так накидали же гады обрывки бумаги, мусор, таким образом, что, глядя на фотографии, создается впечатление мощного взрыва.

Во-вторых, главный врач ровенского психоневрологического диспансера Максимюк Р.Л. написал следующее: "Во время обследования в нашем диспансере Горбатюк Н.В. всячески ругал советскую власть и угрожал взорвать некий политический объект".

Это злостная ложь. Тогда я следил, чтобы ни слова против власти не сказать. Я же не забывал, что находился на обследовании не по своей воле…

И, в-третьих, какая-то доярка написала в милицию анонимку. Она шла через урочище Форт на вечернюю дойку и видела все именно так, как я придумал. На самом деле событие произошло в рабочее время, а в объяснении я написал, что в вечернее, чтобы коллега, который за меня расписался в журнале в 18:00, не имел неприятностей. Если кому-нибудь в селе сказать, что доярки ходят на работу через Форт – засмеют. Будут смеяться, потому что ферма расположена на окраине села, Форт – на 2,5 км дальше.

Лист бумаги грязный, написано с грубыми ошибками корявым почерком. Наверное, чтобы было более убедительно: писала доярка – что же вы хотите?.. Самое интересное в конце заявления: "Я не подписываюсь, потому что этот человек – бандит. Узнает – убьет меня. Он работает в милиции, а потому никого не боится и запугал все село. От имени всех крестьян умоляю: посадите его в тюрьму как можно на дольше, чтобы люди могли жить спокойно".

Это была грубая, примитивная фальшивка следователей. Когда читал их выдумки, они следили за моей реакцией, но я и вида не подал, что такая откровенная лживость меня поразила. Есть такая заповедь Божья "Не лжесвидетельствуй", и кто ее соблюдает?

А что я, собственно, мог? Это КГБ огромной тоталитарной империи. Что захотят, то и сделают! Жертвами психиатрического насилия КГБ стали писатель Снегирев, математик Плющ, генерал Григоренко, и многие менее известные, недовольные беспределом люди. В сибирские лагеря попали тысячи, как знаменитых, так и малоизвестных инакомыслящих. А кто для них я? Сын колхозника. Кто за меня заступится?

Для чего же эти фальшивки? Для суда. На нем будут народные заседатели, (представители народа) выбранные из числа надежных людей. Это для них, догадывался, нужны эти фальшивки, чтобы убедить их, что я страшный преступник.

Российские шутники так расшифровали аббревиатуру КГБ: "Контора Глубокого Бурения". Как я на собственном горьком опыте убедился, копают там действительно очень глубоко.

"Да здравствует советский суд – самый гуманный суд во всем мире!". (с)

11 февраля привезли на суд. За столом судья, рядом две женщины – народные заседатели. Сбоку – прокурор в строгом костюме, со знаками отличия власти: звезды, серпы и молоты. В углу – девушка стенографистка. Я – на скамье подсудимых. У меня за перегородкой назначенный властями адвокат и свидетель – главный врач психоневрологического диспансера Максимюк Г.Л.

В зале родители, жена, тесть и теща. Правда, я увидел еще двух пожилых интеллигентных людей, одетых так, как любили одеваться бывшие подпольщики. Наши взгляды встретились, и я понял: эти люди здесь не случайные – они знают все подробности моего дела.

По числу присутствующих стало понятно: суд закрытый – самая могущественная империя мира боялась речи обычного правдоискателя! (Позже ребята рассказывали, что "пятиминутка" в тот день продолжалась до обеда. Начальство пристально следило, чтобы кто не выскользнул, и из этого факта все догадались, что в то время меня судят.)

– Встать! Суд идет! Слушается дело по обвинению Горбатюка Николая Васильевича в незаконном хранении оружия!

Судья зачитал состав суда. Спросил, не имею ли я ничего против предложенного состава суда, не делаю отводов кому-то из присутствующих. Если же во время суда будут вопросы на русском языке, то не нужен ли мне переводчик? И все это очень торжественно, подчеркнуто вежливо, как это бывает при регистрации брака или при награждении за заслуги перед Родиной.

Государственный обвинитель – прокурор долго говорил красивые слова о мудрости родной коммунистической партии, про миролюбивую политику правительства, гуманность закона и о страшном преступлении, которое я совершил перед народом. Просил 5 лет лагерей общего режима.