– Проклятье я снял, но снял неумело. Кое-чего не учел... И, сняв с другого, забрал себе. Поэтому Немет ждала меня за финальной чертой. Поэтому и теперь не оставит в покое. И пусть она не властна больше над той семьей, моими руками принесла им много несчастья. А ведь когда-то они щедро отблагодарили меня.

Так вот почему те люди были враждебны: Лайлин им навредил. Глава семьи Кезанис, говорил Арфе, умер. Своей ли смертью? Похоже, что не своей.

– Ты хотел обмануть ее, когда пришел к нам домой в Фер-Сиальце?
– спросил, наконец, Ати.

– Да. Прости меня! Но разве мог я сказать тогда тебе правду?

Ати подумал и согласился. Случись подобное даже сейчас, объяснение все равно бы было чрезмерным. И все еще таким оставалось: сколько ни говорил Лайлин, до конца Ати его не понимал.

– Зачем ты хочешь, чтобы швец обрезал нить? Ведь тогда ничто не спасет тебя от... Немет.

Он ждал, что дядя расскажет о том, что устал страдать и скитаться, был готов к этой лжи. Ведь ясно было: за горем и жалобами Лайлин скрывал свою истинную задумку; в прошлый раз и теперь.

– Потому что надеюсь ее убить.

Сбитый с ног этой правдой, Ати сказал только слабое:

– Вот как.

Но в действительности - чего еще мог хотеть Лайлин, как не избавления от той, что терзала его? Пронесший свое намерение через годы мучений, он вдруг представился Ати совсем в другом свете. Не обманщиком, но героем духа. И пусть этот новый образ был мимолетен, сомнение поселил.

– Куда ты?
– забеспокоился дядя, когда он скрылся в глубине комнаты.

Разгораясь, лампа осветила постель, и мирный вид нетронутых покрывал и подушек, обещавших отдых, утешил Ати в преддверии другого совсем зрелища. Вернувшись к окну, он думал дядю там не застать. Однако ошибся. Насколько же крепко было намерение Лайлина вернуться в Фер-Сиальце, раз он позволил свету упасть на себя! И сколько сил, верно, потребовалось, чтобы не двинуться с места, пока Ати смотрел.

Смотрел недолго. После - задул огонь и опустил лампу.

– На твоей руке помолвочный браслет, - заметил дядя в этой новой, отчетливой тишине, голосом тихим и мягким.
– Да, так всему и должно случиться. Новая жизнь на смену старой. Я завершу свой долгий век, а ты - вступишь в лучшую пору.

Многое предстояло еще обсудить. И все же, когда дядя так же мягко спросил:

– Отвезешь ты меня?

Ати ответил:

– Я попытаюсь.

Осуществить обещанное оказалось непросто. Всего один день оставалось провести их посольству в Гидане, и день этот, полагавшийся легким, измотал Ати. И все же он справился. Среди многих ящиков, которые подняли на корабль, оказался один, отцу неизвестный. Такая суматоха стояла вокруг, так много город дал разных, ценных подарков, не объяснив о них ничего, что лишний, неименованный груз затерялся легко. А утром накануне отплытия прислали еще две груженых повозки, и под штуками ткани ящик стал вовсе невидим. Капитан долго ругал чужестранных правителей, так расщедрившихся под конец.

Арфе Чередис приехал в последний момент. Поднялся по сходням, не глядя под ноги, с чудной для его возраста ловкостью. Он прибыл налегке: все дары уже были доставлены; прибыл, чтобы попрощаться. И, однако же, корабль никогда не покинул бы порт без этого из невесомых фраз составленного разговора.

Наконец, отец с Арфе поклонились друг другу. Жест почтения, чуждый, на самом деле, обоим. Но отец признал Фер-Сиальце родиной, а Арфе таким образом, на новый манер, выражал почтение городу.

Ати спустился на пристань, чтобы проводить его до повозки.

– Люди любят говорить, что путешествия дарят открытия, - заметил Арфе, когда возница уже откинул подножку.
– Но есть в любом месте и что-то знакомое. Иногда увидеть это важнее всего.

Ати не мог быть уверен, что тот знает, но слишком пристальным казался взгляд и совсем неслучайными - слова. Он склонил голову перед чужой мудростью:

– Это и вправду становится подчас главным открытием.

Арфе хмыкнул, коснулся лба в знак прощания, а минуту спустя повозка скрылась за поворотом.

Корабль покинул Гидану, залитый ярким солнцем. Погода в этих местах редкая, считавшаяся удачей - и предвестьем удачи. Ати с отцом долго на прощание любовались на город, ставший внезапно куда менее серым. Цветные стекла переливались вдали, и зеленел залив. А потом они обогнули полуостров, и только дымка над вулканами осталась напоминанием о Гидане. Дымка та, впрочем, виднелась до самого заката.