И тут сознание оставило его снова. Сквозь надвигавшуюся пелену Ати услышал горестный вой - несомненное свидетельство смерти. Слышал еще голоса - но не разобрал слов. И как ни хотел очнуться, сделать этого не умел.

Эпилог

Потом, когда вспоминал поездку назад, Ати все пытался отличить сон от яви. Обрывчатое это путешествие то и дело перемежалось полосами забвения. Какое бы заклятие ни использовал на исходе жизни Лайлин, чье тело, уже безвозвратно мертвое, Зарат уложил обратно в ящик, о людях, с ним пришедших, он не заботился.

Бальзамировщик, которого вдобавок еще укусила Немет, оказался, однако, крепче. И хоть сплевывал то и дело на пол кровь, утирая бороду тыльной стороной кисти, что-то подсказывало Ати: тот оправится. Что происходило с ним самим, сказать бы не смог. Какое-то разрежение рассудка, чрезмерная ясность, против воли уносящая далеко-далеко. Он хотел вернуться, но научился не с первой попытки.

"Она мертва? Мертва же?" - спросил Ати, очнувшись в очередной раз. Увидел, как кивнул бальзамировщик, почувствовал облегчение от того, что тварь погибла, и сдался очередному светлому, похожему на ясное озеро сполоху.

"А дядя? Что сталось с ним?" - спросил снова, но Зарат промолчал.

Матери с ними не было, хоть Ати и помнил касание руки у себя на лбу. Так та удостоверилась, что опасности нет. "Меня сюда привезли, отсюда и увезут", - сказала она, и Зарат с готовностью согласился. Каким же почтительным бальзамировщик был в ее обществе! Ати даже не предполагал в нем подобного.

Костер слуги затушили, угли разметали. Мулы быстро побежали по направлению к Фер-Сиальце, погоняемые кнутом, а на стенах дрожали огни. И, добравшись до дома, в смутной полуреальности повалившись в кровать, Ати о явлении матери сумел даже забыть. До утра - когда проснулся и понял, что то был не сон. У него ушел, впрочем, день и еще два, чтобы подняться в ее покои. Не из-за слабости тела: он пришел в себя быстро. Из-за другого.

Ступень за ступенью. В полдень дом всегда засыпал, даже слуги - и те отдыхали. Те же, кому не повезло, разошлись, исполняя каждый свое поручение. Ати поднимался медленно, но сомнения отбросил. Когда старшая девушка заступила дорогу, миновал ее, будто не видя. Она так и осталась стоять.

Коридор с желто-красными циновками. Звон цепочек, как всегда, задевающих плечи. Пустота и с детства знакомое предвкушение неги. Даже теперь Ати его не забыл. Забывать, больше того, не хотел.

– Ты пришел, - сказала мать.

Она сидела на возвышении, среди привычной зелено-соломенной яркости комнаты, спиной к нему.

– Да.

Ати приблизился, чтобы заглянуть ей в лицо.

– Расскажи мне, что было между тобой и Лайлином.

Говорить было страшно, будто рвалась безвозвратно знакомая ткань, и все-таки он спросил:

– Почему жрецы отослали меня из храма? Ведь им обещан был третий сын. Потому что отец мой - мне не отец, и они об этом узнали?

Она обернулась, и сразу исчезло сомнение.

– Нет, - таким знакомым жестом разгладила платье. Но после добавила: - Нет, в этом я уверена быть не могу. Болус вернулся на той же неделе.

И, стремясь ничего не оставить от избытка значений, даваемого неизвестностью, продолжила:

– Как не могут быть уверены и жрецы. Иначе говорили бы с тобой по-другому. Кто бы ни был отцом, душа твоя не несет никакой о том памяти. Поэтому они и отправили тебя назад. Ведь при подготовке к первому посвящению открываются многие тайны.

Сраженный этой истиной, многократно уже подсказанной: Заратом, Аштой и даже не ведавшим правды отцом, Ати не нашел, что сказать. Мать, между тем, говорила.

– Но если бы я могла угадать, что это тебя заберет храм, что Наринех погибнет, смирила бы свою ненависть.

– Ненависть?

Она сидела перед ним - такая красивая, так похожая на него - и такая при этом далекая.

– Что искушала Лайлина, я виновата сама. Мы говорили с ним много, чересчур много в те первые годы. И он был так хорош, когда вернулся из империи Аяран. Так доволен собой и познанием. Но что, дерзнув, отказа не принял, виноват только сам. И с наказанием согласился: много лет не входил в этот дом. Сожалел? Едва ли. Но никогда не помыслил бы встретить гнев брата. А это я обещала ему. Кроме другого.

Как ни смотрел, Ати не мог найти в ней и тени неловкости.

– И все же мои умения даны мне не для того. Меддем Зарат считает, что я хотела спрятать следы, но здесь он неправ. Я так стремилась вычистить из себя малейшую тень, легчайшее воспоминание о Лайлине, что, о том не думая, совершила недопустимое. Создала излишек пустоты. Жрецы спросили, конечно, как подобное смогло случиться. Но нет. Они не узнали от меня ничего.

Этим, единственным, мать была горда, ведь из давней вражды жрецов презирала, и само торжество ее голоса, собой полное удовлетворение, стряхнуло с Ати оцепенение.