— Люциус…

Люциус Малфой резко распахнул глаза, и его безжалостно ослепили лучи утреннего солнца. Он лежал на своей постели, мёртвой хваткой вцепившись в простыни и хватая воздух широко открытым ртом. Дышать было невыносимо трудно: грудь болела, будто его только что нещадно пинали по рёбрам. Только когда ему удалось немного прийти в себя и, приподнявшись, усесться, Малфой понял: сердце нестерпимо ноет и жжёт, подобно открытой ране, с которой сорвали присохшую повязку. Сон, нагнавший на него такой страх, был пугающе реалистичным и ярким: даже сейчас он словно наяву чувствовал запах крови и видел перед собой затягиваемые предсмертной пеленой карие глаза. В голове сумасшедшей птицей заметалась мысль:

«Гермиона! Ей грозит опасность! Я должен всё отменить!»

Люциус вскочил на ноги, полный решимости прекратить их рискованную операцию.

Однако, час спустя, приведя себя в порядок и позавтракав, Малфой уже не был так уверен в правильности решения, принятого под наплывом эмоций. Успокоившись, он вновь смог рационально разложить по отдельным, далеко стоящим друг от друга полочкам сон и явь: если сейчас он всё отменит, то, вполне вероятно, упустит мерзавцев, а представится ли ему ещё раз шанс поймать их и отомстить — неизвестно. Перед ним стоял выбор, и Люциус понял, что не готов отказаться от мести, гораздо проще оказалось отмахнуться от тревожного сновидения.

«Это был просто страшный сон… дурацкий кошмар… ничего больше… Стыдно устраивать истерики и драмы по такому несерьёзному поводу… Боевыми заклинаниями Гермиона орудует не хуже меня, она ведь героиня войны… К тому же я буду рядом… Всё пройдёт по плану… А сон этот — игра разума, не более: маленькая ведьма выбила меня вчера из колеи своими слезами, вот и привиделся этот… бред».

Рассуждая таким образом, Малфой сумел убедить самого себя в том, что чудовищную галлюцинацию вызвали события вчерашнего свидания. Он настолько оправился от потрясения, что даже усмехнулся и загадал на будущее:

“Надеюсь, в следующий раз мне приснится красивый эротический сон, под завязку наполненный сексом и прекрасными образами обнажённой Гермионы».

Министерство магии

К тому времени, когда Люциус Малфой прибыл в Министерство, он окончательно избавился от беспокойства и сомнений и снова стал самим собой: холодным, спокойным, невозмутимым человеком, сосредоточенным на выполнении задуманного плана. Правда, слабый отголосок боли в сердце всё ещё напоминал о пережитом утреннем кошмаре, но Люциус постарался списать его на остаточный эффект от стресса.

Чтобы окончательно избавиться от всяческих опасений, он направился к кабинету Гермионы. Заметив её в одном из коридоров, он внимательно оглядел ведьму с ног до головы. Одетая в свою повседневную бежевую мантию, она выглядела вполне обыкновенно: по-деловому, энергично, и Малфой, неожиданно для самого себя, с облегчением выдохнул: и в помине не было на ней ничего светло-голубого или шелкового. Успокоенный и довольный, он тут же развернулся и отошёл, смешавшись с толпой министерских чиновников.

Пока рабочий день шёл своим чередом, Люциус твёрдо придерживался решения держаться от Гермионы как можно дальше и не искать с ней встреч. В глубине души он понимал, почему так поступает: боялся потерять самообладание и открыто выказать озабоченность и тревогу. А этого нельзя было допустить ни в коем случае: Малфои никогда не теряли своего хладнокровия и присутствия духа… Ну… почти никогда.

Около шести вечера, закончив дела в Министерстве, Гермиона отправилась домой, а Люциус аппарировал в усадьбу. К тому моменту, когда он переоделся и приготовился к визиту на кладбище, сердце бешено колотилось в предвкушении схватки, и им владело лишь одно желание: закончить всё именно сегодня.

Кладбище

Ровно без пяти минут семь Люциус под дезиллюминационными чарами и заклятьем сверхчувствительности вышел из семейного склепа Малфоев и решительно зашагал к могиле Рона Уизли. Когда он приблизился, глазам его открылась картина, которая заставила замереть на месте, отняв способность двигаться. Холодный пот мелким бисером выступил на лбу, а рубашка прилипла к разом взмокшей спине. Он отказывался верить своим глазам.

Гермиона, склонив голову, уже сидела перед могилой, и (о ужас!) светло-голубое шёлковое платье ладно охватывало её изящную фигурку.

Люциус стоял словно громом поражённый. В голове его заметались кошмарные образы: бледное лицо Гермионы, её угасающий взгляд и кровь — вязкая, тёмно-алая кровь, грязным пятном проступающая на светлой ткани.

Второй раз за день он чувствовал, что не в силах дышать: паника вцепилась в его сердце стальными, острыми и холодными, как лёд, когтями, причиняя чудовищную боль. Хотя именно эта боль и вернула его в реальность. Мозг лихорадочно заработал.

«Мы должны исчезнуть! Немедленно! Ещё не поздно! Надо просто добежать до неё и аппарировать в усадьбу. Тогда ничего не случится».