Другой рукой Конан успел обнажить меч, но пять футов дерева, застрявшего в руке, и нестерпимая боль от раны сделали его беззащитным перед чудовищем.

Дракон раздул свою шею, видимо опять готовясь дохнуть ядом, и Конан сделал то единственное, что ему оставалось - метнул меч.

Тяжелый клинок издав звон, ударился о светящуюся чешую монстра, который издал что-то, похожее на смешок и бросился вперед, добивать безоружного, раненого врага, такого маленького и слабого.

Тело толщиной в могучее дерево обрушилось на Конана, смяло его, сбило с ног. Копье вырвало из раны, сломало древко, но при этом треснула и одна из костей. Конан успел подхватить здорой рукой наконечник копья с полуфутом расщепленного дерева и ткнул в глаза исполинского змея. Ранить он его не сумел, но дракон отпрянул, и ударил хвостом.

Дракон повалил Конана на камни и снова ударил сверху.

И все же молодой киммирай не умер.

Ему просто повезло - он упал в неглубокую яму, в которой вес дракона не настиг его. Над ним, касаясь обнаженной кожи, сдирая ее до мяса, скользило чешуйчатое брюхо.

Почти не понимая, что он делает, Конан бессознательным движением выставил перед собой обломок копья, и через мгновение его окатила волна, пахнущая тимьяном.

Змей закричал и голос его был неотличим от человеческого. Он сам вспорол себе живот на добрых три фута. Из раны хлестала кровь и вываливались внутренности.

Конан, избежав не меньше полудюжины смертельных ударов могучего хвоста, доковылял до того места, где лежал его меч. Когда змей снова бросился на него, Конан не стал ни прыгать вверх, ни уходить в сторону, сил у него уже не было. Он просто выставил клинок перед собой, чтобы нанести удар. Всего один.

Он метил в мешок под горлом и попал.

Тут же руки его погрузились в пылающий ад, и с отчаянным воплем Конан бросился к воде, смыть его с кожи.

Дракон умирал.

Конан, отскоблив от себя едкую жидкость, подошел ближе, чтобы взглянуть на дело рук своих рук своих. Сам он был изранен, но догадывался, что при должном уходе и толике удачи, это не убьет его, а лишь уложит в постель на несколько дней. Тем более важно выбраться на поверхность сейчас, пока он еще не ощутил всего груза ран, пока ярость и гордость в крови придают сил.

Безгранично было его удивление, когда дракон произнес что-то, несомненно бывшее осмысленной речью, но Конан не знал языка драконов и не понял его.

А потом жизнь в глазах чудовища угасла.

Конан оторвал себе штанину ниже колена и перевязал сломанную руку. Наверху надо будет наложить настоящую повязку, а сейчас главное не истечь кровью.

Не было и речи о том, чтобы тащить с собой огромную голову монстра, но он сумел выломать один из клыков дракона, который сунул за пояс, и побрел обратно.

Конан так и не мог вспомнить, где и когда нашел его Грим, он помнил только, как попробовал преодолеть течение, но его снесло назад и швырнуло на скалу. Когда вода уже наполняла легкие, а разум покидал его, Конан ощутил, как крепкая рука тянет его за волосы наверх, к солнцу и жизни.

Потом настала тьма.

Конан несколько раз приходил в себя и снова терял сознание. Всякий раз боль и дурнота, которые охватывали его, стоило царевичу очнуться хоть на миг, оказывались столь невыносимы, что он соскальзывал в блаженную тьму беспамятства.

Но наконец, разум его выплыл из мутной заводи, в которой пребывал. Боль была сильной и она была всюду. Конан застонал, но тут же скрипнул зубами и выбранил себя за слабость. Он попробовал пошевелить рукой или ногой, и не смог этого сделать.

Неужели я настолько ослаб?
– испугался царевич и рванулся всем телом. Тщетно. Конан понял, что держит его вовсе не слабость, а путы. Что же происходит? Неужели он был так долго и тяжело болен, что его пеленали словно младенца? Или его и восе приняли за мертвого и завернули так для погребения.

В голове мутилось, рот был полон спекшейся крови и его мучила страшная жажда.

Конан помотал головой, от чего боль его только усилилась, но эта боль немного встряхнула его.

Конан наконец-то открыл глаза, и увидел, что с ним произошло.

Он не был завернут для погребения. И он не лежал в постели, спеленутый. Все было проще. Его связали.

Он висел, прикованный к стволу огромного дерева, ветви которого шелестели над его головой. Ясень - узнал листья Конан.

Дерево росло посреди обширной поляны, которая была истоптана ногами людей и копытами коней, но сейчас на поляне никого не было.

Царевич содрогнулся от ужаса.

Если это сделали кочевники, значит его ждет мучительная смерть. Все попытки освободиться были тщетны. Кто же захватил его? Мужоны? Татаги? Какое-то другое племя или и те, и другие вместе? Все это было неважно. Любые степняки убьют его со свойственным им изощренным зверством. Любые лесовики - тоже.

На поляну вышел высокий мужчина с копьем в руке. Конан узнал Грима и окрикнул его.

Асир поднял голову, и грустно улыбнулся.

– Ты нравишься мне, малый.
– сказал он.
– Будь моя воля, я бы никогда не поступил так с тобой. Но не всегда мы делаем то, чего хотим. Иногда мы делаем то, что должно.