В этот момент я узнала Торина и Ширли на танцплощадке, которые, крепко обнявшись, гармонично танцевали под медленную, мелодичную музыку и интимно смотрели друг другу в глаза.

Они выглядели такими счастливыми и довольными, такими влюблёнными и полными надежды, как когда-то была я. Боль совершенно неожиданно пронзила мне сердце. Я смотрела, как сильные руки Торина лежат на тонкой талии Ширли, как он с блаженной улыбкой на губах, сильно и в тоже время осторожно, ведёт её по танцплощадке. Он наклонился к ней и прошептал что-то на ухо, из-за чего Ширли рассмеялась.

Я отвернулась. Я думала, что смогу с этим справиться, что контролирую боль при помощи трав. Но это было глупое заблуждение. Боль всё возрастала, стала резкой и интенсивной, и у меня было такое чувство, что внутри всё мучительно связалось в узел. Я больше не могла дышать и просто побежала, потеряв самообладание, а слёзы потекли из моих глаз.

Никогда не забуду, какой счастливой я была с Адамом, этот пробел в моей жизни был открытой, болезненной раной, которая никогда не затянется. Даже если я притупляла боль травами и пыталась утешить себя мыслью, что Адам ждёт меня в царстве мёртвых, я всегда знала, что это всего лишь безвкусное утешение.

В этот момент его не было рядом. Его не было среди живых, а ведь именно этого я так хотела: жить с ним, любить его и ощущать. Я хотела снова свободно дышать и почувствовать живое и тёплое покалывание, которое надёжно вызывало во мне его присутствие. Всё это я хотела сейчас, а не когда-нибудь в будущем, когда сама умру. Кто вообще знает, что нас там ждёт. Это уже будет не жизнь, и определённо не тоже самое.

Из горла вырвался всхлип, когда я сбегала вниз по какой-то лестнице. Я просто хотела побыть одна и собраться с мыслями. Я распахнула дверь и оказалась в тёмном конференц-зале.

Я больше не могла сдерживать рыдания. Опустившись рядом со шкафом вдоль стены на пол, я устало положила голову на колени, пытаясь восстановить самообладание и подавить неудержимые рыдания, которые меня трясли. Но мысль, что я больше никогда не увижу Адама, впилась в сердце, как отравленная стрела, делая в этот момент любое дыхание бессмысленным. Чего стоит любовь, если смерть всё же может их разлучить? Чего стоит счастье, если оно не длиться вечно?

Мысли окружили меня, словно тёмная армия, и я больше не могла противопоставить им ничего, что могло бы придать надежду. Слёзы высохли, а внутри распространилась парализующая печаль, в то время как я молча смотрела в темноту.

Не знаю, как долго я там сидела, когда вдруг услышала приближающиеся голоса. В коридоре кто-то направлялся в мою сторону, и этот звук, в конце концов, всё же заставил меня сдвинуться с места.

Я суетливо огляделась. Нехорошо, если бургомистр поймает меня на том, как я проникла в один из его рабочих кабинетов. Только теперь я поняла, насколько плохой была идея броситься в первую попавшуюся комнату. Палата сенаторов наверняка сразу обвинит меня в шпионаже. Я суетливо огляделась и открыла двери стоящего рядом шкафа. С облегчением я поняла, что шкаф пустой, не считая жерди, полной вешалок.

Недолго думая, я залезал в него, и закрыла за собой дверцы шкафа. Как раз ещё вовремя, потому что уже услышала голоса, и был включен свет.

— Здесь мы можем поговорить спокойно, — сказал Хельмут Нойфрид, и я услышала, как мимо шкафа прошли несколько человек. — Эта комната надёжна, она снабжена корнесосами.

— Кажется, в них больше нет никакой пользы, — сказал ещё один голос, показавшийся мне отдалённо знакомым. — Палата сенаторов тоже снабжена корнесосами, но всё же информация о том, что примус предъявил требования гномам, как-то просочилась наружу.

— Это могли быть и сами гномы, господин сенатор, — сказал Хельмут Нойфрид.

— Я знаю, — прорычал сенатор, и я навострила уши. — Я навестил Лилиенштейна, но он не хочет открывать свои источники, а в его разум я не смог проникнуть. Упрямый товарищ. Я посоветовал ему прекратить выпускать писанину, но он отказывается. Кроме того, в ней ещё принимает участие этот деятель искусств, Константин Кронворт и заботится о том, чтобы в этих бумажках постоянно появлялось его имя. Люди его любят, и мы не можем взять и сделать так, чтобы он исчез, особенно после того, как сорвался запрет на публикацию против него. Лилиенштайна никто не будет искать, но вот в том, что касается Кронворта и толп его фанатов, мы должны позаботиться о том, чтобы не возникало глупых вопросов.

— Вся эта история с «Красным мстителем» скоро исчерпает себя, вот увидите. Люди, со временем, утратят интерес к этой газете, — льстиво ответил Хельмут Нойфрид. — Это всего лишь мимолетный успех.

— Надеюсь, — ответил сенатор, пребывающий в дурном настроении. — Эта неприятная история должна скоро закончиться.

— Что это значит? — раздался резкий, женский голос, и я вздрогнула, когда поняла, кто говорит. Там сидела мать Адама. Мое сердце бешено заколотилось. Что она здесь делает?