— Здравствуй, Сельма, — радостно поприветствовал господин Лилиенштайн, внезапно появившись передо мной.

Хотя он был такого же возраста как моя бабушка, его волосы еще оставались темными с несколькими седыми прядками. Как обычно его строго разделенные на пробор волосы были уложены помадой*

Его глаза тоже весело улыбались. Он стоял подбоченившись, отчего рубашка слегка натягивалась на животе.

— Здравствуйте, — ответила я на приветствие. — Как у вас дела и где вы были так долго?

— Не торопись. — Господин Лилиенштайн засмеялся. — Сначала зайди!

Я зашла в заставленную книжными полками комнату и тотчас застыла на месте. За круглым столом, как правило заваленным книгами и бумагами, ссутулившись и закрыв обветренное лицо руками, сидел Константин Кронворт.

— Константин Кронворт у вас? — радостно и одновременно удивленно воскликнула я.

— Да, он здесь, и Парэлсус тоже хотел вскоре присоединится к нам. Тогда ещё не хватает только Ким Гёрнера, и мы в сборе, — он бросил взгляд на наручные часы. — Думаю, через пол часа и он будет здесь.

— Я не могу в это поверить, — радостно сказала я и подошла к Константиру Кронворту. — Я горжусь вами, — сказала я.

Он поднял голову с рук и посмотрел на меня с грустной улыбкой.

— Не нужно, Сельма, — он улыбался, и я заметила странное чувство в его взгляде.

Мне потребовалось какое-то время, прежде чем до меня дошло, что он испытывает ко мне жалость.

— Я горжусь тобой, — сказал он тёплым голосом.

— Что простите? — я озадаченно смотрела на него. — Мной?

— Да, тобой, — закивал он. — Твоя судьба действительно тронула меня. Ты пережила в жизни так много тяжёлых потерь и всё-таки постоянно поднимаешься на ноги, пытаешься оставаться сильной и продолжаешь бороться.

— Действительно, — недоверчиво ответила я.

Мне совсем не казалось, что я сильная, боль из-за потери Адама парализовала, а с печалью я справлялась с трудом, одурманивая себя травяной смесью.

— Знаешь, автор в каждом своём произведении рассказывает о себе. Он открывается и позволяет миру принять участие в своих чувствах. Это требует мужества, нужно пересилить себя. Иногда кажется, будто идёшь голым через толпу незнакомцев. Но я всегда имел это мужество, потому что многие люди там снаружи любят моё искусство. Они побуждают меня быть открытым и поделиться с ними своими мыслями, даже самыми тёмными, — он сделал глубокий вдох и посмотрел на стопку своих творений. — Когда обнажаешь себя так, то становишься уязвимым. Как автор, я понимаю силу слов. Слова — это оружие. С их помощью можно сражаться, страдать, любить, плакать и причинять боль. И из-за того, что знаю о силе слов, я не могу оставаться глухим к этой силе и ощущаю критику во много раз сильнее, чем это, возможно, происходит с кем-то другим, кто не предаёт словам столь большого значения, — он глубоко вздохнул, как будто собирался с мыслями. — Но я пишу, рисую и создаю произведения искусств не для тех, кто не может найти к ним доступа. Я тяжело работаю для тех, кому нравиться, что я делаю. Потому что благодаря этой любви чувствую себя связанным с ними, а что может быть более прекрасным, чем любить и быть любимым? — он глубоко вздохнул и серьёзно на меня посмотрел. — Запрет моего искусства причинил мне сильную боль. Было такое ощущение, будто я внезапно стал немым. Немота сначала разозлила меня, и я отступил. Но потом я стал бороться, но не мог сделать это сам. Моё оружие — это слова и краски, но в роли Красного мстителя я мог бороться. Красный мститель победил и мог этому радоваться, а вот я нет. Если такой запрет возможен однажды, тогда такое может произойти в любое время.

— Да, — ответила я. — Запрет могут в любое время объявить снова.

— Эта мысль парализовала меня, — тихо сказал он, в тоже время испугавшись того, что с ним случилось.

— Я знаю, — сказала я с давящим чувством в груди, потому что очень хорошо могла понять его боль.

Его губы озарила крошечная улыбка.

— Но ты не позволяешь себе сдаваться. Прилетает дракон и убивает любовь всей твоей жизни, и как будто это ещё недостаточно жестоко, правительство умалчивает о настоящих обстоятельствах его смерти и планирует выставить тебя лгуньей и лишить правдоподобности.

— Да, — ответила я и сглотнула.

Если всё подытожить, то это действительно звучит драматично и безнадёжно.

— И что делаешь ты? — он посмотрел на меня с блеском в глазах. — Ты идёшь к самому депрессивному человеку, какого можешь найти и пытаешься убедить его опубликовать газету, которая разоблачит эти проблемы и восстановит твою честь и честь твоего любимого.

— Похоже так и есть, — запинаясь ответила я и опустилась на стул рядом с Константином Кронвортом.

Его слова действительно были жестокими, и когда я услышала, как он объединил все мои страдания, у меня начали подкашиваться ноги.

— Это действительно очень меня тронуло, — сказал настойчиво Константин, а его водянисто-голубые глаза святились. — И я понял, что моя собственная судьба, по сравнению с твоей, воистину терпима. Твоя история показала всё то, что я пережил, в правильном свете. За это я тебе благодарен. Ты абсолютно права, нужно бороться, нельзя сдаваться, и именно это я теперь и собираюсь сделать, — он встал и решительно поднял вверх подбородок.

— Правда? — удивилась я.

— Да, конечно. Уже у твоей матери был этот боевой дух, и он всегда меня поражал. С его помощью она могла обвести вокруг пальца всех. Невероятно какой у неё был талант вдохновлять других. Я возьму пример с неё и с тебя. Я займусь этой газетой и сегодня официально создам «Красного мстителя», в качестве дани уважения духу свободы, борьбе за права, справедливости и силы истины.

— «Красный мститель», отличная идея, — сказал господин Лилиеншейн и тоже занял место за столом.

— Мы напечатаем большой тираж, и у нас будет только одно правило, которое звучит так: у нас можно прочитать только правду и ничего, кроме правды, — сказал Константин Кронворт и развёл в сторону руки, как будто говорил перед большой толпой.

— Браво! — выкрикнул господин Лилиенштейн и тоже вскочил, при этом сорвав со стола стопку книг, которая с грохотом упала на пол. Но его это не остановило, он продолжил аплодировать Константину Кронворту, который довольно улыбался.