-- Чем ты заманил его?

 -- Преданностью вам. Мы часто беседовали с ним, и я убедил его в своей правоте. Если бы он не согласился, мне пришлось бы действовать самому. Теней привлекать было нельзя -- они не должны быть скомпроментированы, он сглотнул, -- Возможно, было бы лучшие все совершить самому...

 -- Почему меч? Не яд? Отравить вино...
– - глупо, это было очень глупо. Рик опять засмеялся:

 -- Вы ведь и сами знаете, милорд.

 -- Потому что вино мог выпить я. Я часто пробую напитки своего брата.

Дойл развернулся и вышел из камеры, оставив отца Рикона стоять на коленях с вывернутыми за спиной руками. Идти было тяжело, словно он был рабом, к ногам которого привязали громадные камни.

Камеру ведьмы распахнули перед ним, не дожидаясь приказа, и Дойл содрогнулся от вида Эльзы, прикованной к стене так, чтобы она не могла ни стоять, ни сидеть, а полувисела на руках. Ей еще не надели намордник, но руки заковали в железные перчатки, в которых невозможно было пошевелить пальцами. Она не могла говорить из-за кляпа, но глаза выражали мольбу. Дойл почувствовал, что слезы снова подступают к горлу и выдавил из себя:

 -- Как же я тебя ненавижу, дрянь, -- занес руку, но обрушил удар на стену, а не на лицо, которое он так хотел, но не смел уничтожить.

Он целовал эти губы еще вечером, эти пальцы, скрытые за ледяным железом, несколько часов назад ласкали его, отравляя.

 -- Как же я ненавижу тебя, -- повторил он и без сил опустился на колени у ее ног.

Она была босой, и ступни покраснели от холода, пальцы подрагивали, она то и дело поджимала их. Дойл склонил голову, почти уткнувшись лбом в ее колени.

Он уже не спрашивал: "За что?". И не проклинал Всевышнего, так пошутившего над ним. На это не осталось сил. Ему было двадцать шесть лет, и он был глубокий старик. Ни надежд, ни желаний.

Эльза и Рик уничтожили его в одну ночь. Глаза опять увлажнились, но эти слезы были немыми -- без криков и жалоб. Они текли и замерзали, стягивали кожу, но Дойл не поднимал руки, чтобы стереть их.

Нужно было начать допрос. Нужно было встать с колен, обуться самому, согреть больное колено. Нужно было вытрясти все подробности заговора из Рика. Подвергнуть пыткам Эльзу. Сломать ее. Вырвать признание.

Дойл не мог этого сделать. Однажды он заверял себя в том, что, если понадобится, он сам положит на алтарь священной власти Стении свое сердце и проткнет его жертвенным кинжалом. Время пришло -- а вырывать было нечего, потому что вместо сердца в груди была опаленная ледяная пустота.

Почти не замечая холода, Дойл простоял у ног жены несколько часов, глядя как все сильнее замерзают ее ступни и не имея ни желания, ни права коснуться их руками и согреть.

Глава 44

Он не задремал, скорее закоченел, потеряв способность чувствовать бег времени. Но когда за спиной раздалось лязганье железных сапог дневной охраны, он очнулся. Тело было словно деревянным, он поднялся с колен с трудом. Эльза висела на руках, свесив голову -- возможно, спала, а возможно, потеряла сознание. Рука дрогнула -- не то ударить, не то погладить по щеке, но Дойл удержал ее, развернулся и вышел. В соседней камере сидели на цепях девчонки-ведьмы, и Дойл едва сдержал приступ смеха. Это их он думал пощадить -- как невиновных. Словно сама магия -- не достаточная вина. Они умрут, и прочь сомнения. Жалеть он уже не способен.

Не оглядываясь больше, не бросая взгляда на камеру Рикона, Дойл поднялся наверх, хотел было вернуться в свои комнаты, переодеться -- но не смог. Он не сумел бы заставить себя войти в свою спальню -- их с Эльзой спальню -- ни за какие блага мира.

Направился к Эйриху. Брат был бледен, но собран и спокоен.

 -- Дойл!
– - он сделал было шаг, но остановился и так и не подошел.

Дойл выпил вина, послал слугу за своей одеждой.

 -- Торден, мне жаль...
– - произнес Эйрих.
– - То, что это оказалась...

 -- Просто помолчи, -- пробормотал Дойл, и брат прислушался, давая ему возможность остаться наедине м чудовищными, терзающими мыслями.

Одевшись, он вернулся в подземелья. Никто вместо него не сделал бы его работу. Снова нужно было решать, с кого начать -- и снова он пошел к Рикону, но уже не потому что боялся его побега, а потому что не знал, как ему вынести допрос Эльзы. Это будет казнь для него самого, и он пытался отложить ее, отсрочить, как всякий осужденный.

Рик все также стоял на коленях, его держали в очень неудобной позе, чтобы истощить и утомить -- так, как он сам часто удерживал государственных преступников.