-- Приветствую вас, леди Харроу, -- Дойл обозначил поклон, но не стал мучить спину, кланяясь по-настоящему. Она присела в реверансе, а поднявшись, спросила тихо:

 -- Неужели кровь -- это плата за ошибку?

 -- Вы собираетесь обвинить меня в том, что я отправил в руки палача тех, кто пытался убить короля? И меня заодно?
– - уточнил Дойл спокойно.

Леди Харроу качнула головой:

 -- Нет, милорд, я знаю, что вы не могли поступить иначе. Но разве вина тех, кто замыслил зло, и тех, кто только знал о нем, равна?

Дойл, бросив взгляд на кружащих вокруг придворных, указал здоровой рукой на длинную галерею, опоясывавшую большой тронный зал. Леди Харроу пошла первой, он последовал за ней, отставая на полшага.

 -- Их наказание не равны, -- сказал он, когда лишних ушей в округе не осталось.

 -- Смерть, милорд, это всегда смерть -- не важно, как она пришла, -- заметила леди Харроу.

 -- Не соглашусь с вами, леди. Лучше умереть в бою, когда кипит кровь, когда отступает боль, чем на плахе -- час за часом ожидая конца. И лучше умереть от короткого удара топором по шее, чем в долгих мучениях.

Некоторое время они молчали, потом леди Харроу сказала:

 -- Итог все равно один -- жизнь тела прерывается, а душа возвращается к Всевышнему.

Дойл позволил себе короткую улыбку:

 -- Вы так говорите, потому что, хвала Всевышнему, никогда не испытывали настоящих страданий плоти. Боль -- это то, что страшит сильнее смерти. Вы правы: смерть -- это возвращение, надежда на, возможно, новую жизнь. А боль не дает даже отзвука надежды.

 -- Вы много думали об этом, -- произнесла она резко, кажется, имея в виду его методы допроса, но тут же осеклась, замерла, сбившись с шага, на щеках проступил румянец стыда. Дойл постарался поднять голову выше, встретился с ней взглядом.

 -- Действительно, много, -- и первым снова пошел вперед.

В самом деле, размышления о боли были его частыми гостями -- нельзя не думать о том, что ощущаешь ежечасно и ежедневно на протяжении всей жизни. Но меньше всего на свете он хотел, чтобы леди Харроу думала об этом и жалела его. В конце концов, даже ее злость, презрение, пусть ненависть -- предпочтительней, чем жалость.

Услышав, что она идет за ним, Дойл заметил:

 -- Возможно, вам будет приятно услышать, что один из осужденных будет помилован.

 -- Кто именно?

 -- Это решит король.

Галерея была длинной и очень красивой в летнее время -- через широкие арки виднелся королевский сад, пахло цветущими розами и травой. Сейчас же, несмотря на солнце, на улице было серо, грязно и скучно.

 -- У меня дома в это время трава еще зеленая, -- произнесла леди Харроу, каким-то удивительным образом угадав мысли Дойла.
– - Здесь зима наступает быстрее.

 -- Скоро зарядят дожди, -- согласился Дойл.
– - И, кто знает, может, пойдет снег.

 -- Казнь обязательно должна быть публичной?

Леди Харроу опустила глаза.

 -- Обязательно. То, что произошло, не должно повториться. Но...
– - Дойл осекся, а потом все-таки продолжил: -- но вам не обязательно присутствовать и смотреть. Оставайтесь дома.

 -- Это... ваш приказ?

Дойл хмыкнул:

 -- Мой совет.

Она не сказала, последует ли ему, и дальше они снова шли в молчании. Галерея сделала еще один поворот -- и они снова вышли к дверям тронного зала. Толпы придворных уже не было -- только стража и несколько теней дежурили в просторном холле.

 -- Надеюсь, вы приехали не одна?

 -- Меня ждет служанка в карете.

Дойл был этому и рад, и нет -- в глубине души он хотел услышать, что она одна и нуждается в сопровождении.

Оставшееся время до казни Дойл провел в безумной суете -- нужно было слишком многое подготовить, проследить, чтобы эшафоты были возведены к сроку, чтобы все семеро осужденных получили возможность поговорить со священником -- в качестве жеста милосердия Дойл согласился, чтобы это был не отец Рикон, -- и сделать еще сотню мелких дел. Поэтому к тому моменту, когда пришло время следовать за Эйрихом на балкон, с которого открывался отличный вид на Рыночную площадь, Дойл уже готов был собственными руками заколоть всех семерых, чтобы только побыстрее закончить казнь.

Вокруг эшафота уже собралась огромная толпа -- придворные смотрели в основном с балконов домов, а чернь бурлила внизу, надеясь оказаться как можно ближе и увидеть, как будут казнить милордов, во всех подробностях.

Выход Эйриха встречали радостным воем восторга. Дойл остался в тени. На казни он смотреть не любил -- и, если бы мог, с удовольствием последовал бы собственному совету, данному леди Харроу. Но, разумеется, он не имел на это права -- равно как и на то, чтобы, по примеру Эйриха отвести взгляд. Поддерживая свою репутацию, он был обязан не отрываясь смотреть за работой палачей -- даже притом, что знал всю процедуру досконально.