Шрифт:
– Здравствуй, – сказал он. – Нравится моя работа?
– Нет, – охнула она. – Нет…
Она побежала, безумно скользя на снегу, спотыкаясь на ровном месте, падая в
бесконечную белизну. Она не знала, кричит или нет.
– Вася, – сказал голос.
Рука поймала ее и остановила падение. Она знала форму ладони с длинными
пальцами, с цепкими пальцами. Она подумала:
«Он пришел за мной. Мой черед», – и начала извиваться.
– Вася, – сказал он ей в ухо. – Вася, – в том голосе была жестокость, зимний ветер и
старый свет луны. И грубая нотка нежности.
«Нет, – подумала она. – Нет, не нужно добра ко мне».
Но, хоть она так думала, пыл угас. Она не знала, спит или нет, прижалась лицом к
его плечу и разрыдалась.
Во сне рука робко обвила ее, и его ладонь прижалась к ее голове. Ее слезы сочились
ядом из раны от воспоминаний. Она притихла и подняла голову.
Они стояли вместе в тесном пространстве, озаренном луной, деревья спали вокруг.
Тут не было Медведя, он был скован и далеко. Мороз сделал воздух серебряным. Она
спала? Морозко был частью ночи, его ноги были босыми, его бледные глаза были
встревоженными. Живой мир колоколов и икон, меняющихся времен года казался сном, а
демон холода – настоящим.
– Я сплю? – спросила она.
– Да, – сказал он.
– Ты правда здесь?
Он промолчал.
– Сегодня… сегодня я видела… – пролепетала она. – И ты…
Он вздохнул, деревья дрогнули.
– Я знаю, что ты видела, – сказал он.
Ее ладони сжимались и разжимались.
– Ты был там? Только ради мертвых?
Он молчал. Она отпрянула.
– Они хотят взять меня в Москву, – сказала она.
– Ты хочешь туда?
Она кивнула.
– Я хочу увидеть сестру. Хочу узнать лучше брата. Но я не могу все время быть
мальчиком, и я не хочу быть девочкой в Москве. Они найдут мне мужа.
Он молчал мгновение, но глаза потемнели.
– Москва полна церквей. Много церквей. Я не могу… черти уже не так сильны в
Москве.
Она скрестила руки на груди, отступив.
– Это важно? Я не буду там вечно. И я не прошу твоей помощи.
– Да, – согласился он. – Не просишь.
– Ночью под елью… – начала она. Снег падал вокруг них туманом.
Морозко собрался и улыбнулся. Это была улыбка зимнего короля, старая, светлая и
незнакомая. Глубокие чувства пропали с его лица.
– Ну, безумная? – спросил он. – Что спросишь? Или ты боишься?
– Я не боюсь, – ощетинилась Вася.
Это было и правдой, и ложью. Сапфир грел ее под одеждой, сиял, хоть она не видела.
– Я не боюсь, – повторила она.
Его дыхание холодило ее щеку. Она осмелилась мечтать, что не проснется. Она
сжала его плащ и притянула его ближе.
Она снова удивила его. Он задержал дыхание. Он поймал ее руку, но не отцепил от
плаща.
– Почему ты здесь? – спросила она.
На миг ей показалось, что он не ответит, но он робко сказал:
– Я услышал, как ты плакала.
– Я… ты… ты не можешь все время приходить ко мне, – сказала она. – Спасать
меня? Бросать с тремя детьми в темноте? Спасать снова? Чего ты хочешь? И как…
поцеловать и уйти… я не… она не могла подобрать слова, но пальцы говорили за нее,
впивались в сияющий мех его плаща. – Ты бессмертный, и, может, для тебя я мала, –
яростно сказала она. – Но моя жизнь – не твоя игра.
Он сдавил ее руку в ответ, на грани боли. А потом отцепил ее пальцы по одному. Но
не отпустил. На миг он прожег ее глаза взглядом, так горели его глаза.
Ветер тряхнул древние деревья.
– Ты права. Больше никогда, – просто сказал он, и это снова звучало как обещание. –
Прощай.
«Нет, – подумала она. – Не так…».
Но он ушел.
12
Василий Храбрый
Колокола звонили утреню, и Вася проснулась, ошеломленная снами. Тяжелые одеяла
душили ее. Как создание в ловушке, Вася быстро вскочила на ноги, и утренний холод
привел ее в чувство.
Она вышла из домика Саши в шапке и капюшоне, желая искупаться. Все вокруг
кипело активностью. Мужчины и женщины бегали, кричали, спорили – собирались, как