Руководители и идеологи антисемитского движения в конце XIX – начале XX в. не имели ни малейшего представления о том, как добиться своих целей. Практически ни у кого из лидеров не было конкретных планов, как слова преобразовать в поступки.

Адольф Штёккер и Генрих фон Трайчке настойчиво заверяли своих слушателей, что у них даже в мыслях нет лишать евреев тех прав, которые те получили в процессе эмансипации. Вильгельм Марр и Отто Гладау носились с идеями законодательно ограничить влияние евреев в экономике и в общественной жизни. Но ни они, ни их последователи не предлагали никаких реальных действий, чтобы сделать хотя бы шаг в этом направлении.

Пожалуй, только Евгений Дюринг допускал физическое уничтожение немецких евреев как возможное решение «еврейского вопроса». Сам он, правда, не верил, что у политиков хватит мужества и решительности пойти на этот шаг, а своими трудами пытался не столько мобилизовать солдат для решительного сражения с еврейством, сколько воспитать сочувствующих и поддерживающих эту будущую битву.

Можно сказать, что антисемитизм в кайзеровской Германии был частью письменной культуры. Эта культура сводилась, по большому счету, к нападкам на еврейских интеллектуалов – от Генриха Гейне до Теодора Лессинга. Не использовать возможность отпустить колкость или насмешку в адрес еврейских литераторов или музыкантов не мог ни один из немецких антисемитов – от Вагнера в середине XIX в. до Фрича в его конце.

Авторы антиеврейских текстов вновь и вновь возвращались к тем же темам и образам, хотя и выраженным различными художественными средствами: от сдержанного тона Фонтане до элегантных языковых кружев Томаса Манна. Это стало своеобразным общественным ритуалом, магией, смысл которой заключен в себе самой и не требует никаких иных действий и поступков.

С появлением на общественной арене Адольфа Гитлера положение радикально переменилось. Для будущего фюрера Третьего рейха «живое слово» стояло неизмеримо выше письменной речи. Это убеждение он высказал в своей программной книге «Моя борьба». В действенности живой речи он видел причину победы Французской революции и широкого распространения марксизма. В обоих случаях победу праздновала не идеология, а риторика, не идея, а пропаганда.

Письменное слово ассоциировалось у Гитлера с ненавистными ему интеллектуалами, «чернильными душонками», которых он презирал и постоянно высмеивал. Сам он написал только одну книгу, и то лишь тогда, когда был оторван от трибуны годовым заключением в тюрьме. Никто из писателей не вызывал в нем уважения. Даже признанный идеолог нацизма Альфред Розенберг рассматривался фюрером как безвредный, но и не очень нужный образец интеллектуала. Книгу Розенберга «Мифы ХХ века» Гитлер так по-настоящему и не прочитал, хотя считал себя специалистом по антисемитской литературе.

Восхищение фюрера вызывал лишь его венский духовный учитель – бургомистр Карл Люгер, умевший зажечь народ яркой речью. Гитлер стал последовательным антисемитом благодаря живому слову Люгера и верил, что тем же способом он сам сможет убедить весь мир.

Нацизм был культурой устной речи. Его языком стала демагогия, его речь – рев с трибун перед восторженными слушателями под развевающимися знаменами со свастикой. В отличие от кайзеровской Германии, в культуре нацизма словесная агрессия не была заменой поступка, а его подготовкой. Живое слово было зачином действия, инструментом, помогающим достичь желаемого результата.

Гитлеровская риторика придала антисемитизму новые черты, основательно изменила его суть. Вероятно, будущий фюрер вначале не очень представлял себе, как бы он поступил с евреями, доведись ему прийти к власти в Германии. Но его антисемитизм, в отличие от всех его предшественников, изначально был не просто словом, а действием. Горы написанных антиеврейских текстов становились в его руках новым, не известным ранее, ведущим к катастрофе взрывоопасным материалом.

Это изменение произошло незаметно для многих современников. Даже историки не всегда отмечают этот качественный скачок, подчеркивая скорее неразрывность развития антисемитизма от древности до наших дней.

Без сомнения, древняя традиция антипатии к евреям сыграла свою роль в том, что они оказались целью преследования, а также в том, что большинство населения Европы становились безучастными зрителями, когда на их глазах творился холокост. Очевидно также, что годы еврейской эмансипации развили эту традицию и приспособили ее к политическому контексту эпохи. Антисемитизм стал частью окружающей среды для людей того времени. Но между банальностью антисемитизма кайзеровской Германии и массовыми убийствами евреев в печах Освенцима лежит пропасть, которую не объяснить логикой естественного развития.

Есть старая арабская пословица, которую цитирует известный историк Марк Блох в книге «Апология истории»: «Люди имеют больше общего со своим временем, чем со своими овцами». И поясняет далее: «Историческое явление всегда может быть объяснено вполне удовлетворительно в рамках исследования своего времени. Это справедливо для всех фаз развития, как для той, в которой мы живем, так и для всех других. Если исследование прошлого забывает старую арабскую мудрость, то теряется доверие к его результатам».