Увезли катафалк. Кажется, что привезли гораздо больше бумаг, чем приносили прежде. Грубый возчик вернулся:

– Вот, забыл отдать. Каждую из бумаг нужно внести в этот журнал. Краткое содержание

– Акакий Акакиевич, Вы освободились?

Квадратный аршин сукна весь пропитался мелом; титулярный советник постелил его и поглядел вопросительно.

...

Вот она, долгожданная работа для детей! Я все знаю? Я знаю, как надо? Хорошо же! Я знал, что чернила делались здесь. Мы уничтожим бумагу - возникнет необходимость где-то добыть новую. Здесь нет ни единого дерева, никакой лишней тряпки. Где им брать бумагу, как не на Земле? Если я узнаю, где они ее берут, то смогу уходить отсюда и возвращаться. Если я обязан быть здесь... Тут мысли Бенедикта как-то странно застопорились. Если я обязан своим пребыванием в Аду этому легкомысленному существу, если здесь я искупаю безалаберность Игнатия... Мысли эти, напитанные ненавистью, продолжения не обрели. Игнатий, значит, получил идеальную жизнь - такая была невозможна в наше время. А я? Это - моя идеальная жизнь? Это - моя истинная природа?

Вот она, долгожданная работа для детей! Я все знаю? Я знаю, как надо? Хорошо же!

– Александр, Нина! Эти бумаги нужно разрезАть на мелкие кусочки.

Те оживились, обрадовались. Нина ухватила самые большие ножницы и стала кромсать документы на длинные полосы. Она старалась резать ровно. Алекс сложил полосы в стопки и резал их ножом поперек на квадратики; вид у него сделался озверевший и радостный. А девушка, подобно Мойре, знай себе щелкала ножницами. Акакий Акакиевич остановился и замер в ужасе. Капля поползла с конца пера, и он отвел его к чернильнице - а глаз с детей не сводил. Это же варварство - уничтожать бумаги! Но столоначальник поглядывал на этот разбой азартно и хищно, а на него, титулярного советника, даже не смотрел (такого почти не бывало). Так что Акакий посидел, повздыхал да и обмакнул перо в чернильницу снова. Веселый Алекс твердил о том, что можно обойтись тут без бумаги, поместить все в какую-то машинную память, но его никто не понял, и он огорчился.

Осыпались чернила. Ясно, почему безнадежно засохли зеленые - ими просто никто никогда не пользовался! Золото опадало первым, золотая пыль летела прямо в свою чернильницу, создавая иллюзию солнечного света, и растворялась там. Облетали красные и черные чешуйки; часть, и немалую, уносило неизвестно куда или смешивало....

– Не дышите на чернила!

– Еще чего, - прошептала Ниночка.

Остатки приходилось сметать кисточкой в ведро и в кувшин. Алекс по инерции складывал нарезанное в пачки, для него на диво аккуратные.

– Смотрите!
– заорал он.

Нина щелкнула по пальцу, но крови не было; Бенедикт подскочил на стуле, а Акакий чуть было не посадил кляксу и мелко перекрестился рукою с пером. Все квадратики, шурша, дорастали до обычного размера листа. Значит, никаких проходов для бумаги в Аду не существует.

– Чудо, истинное чудо!
– восторжествовал Акакий, улыбался он поистине ангельски; бумага бессмертна, никто ее не уничтожит, а только возродит. Наросли огромные стопы листов - и где все это хранить?

Бенедикт читает, Акакий пишет, дети наслаждаются "уничтожением" бумаг; времени нет, его не хватает. Время перестало быть линией и стало сетью, ведь все были заняты несколькими делами сразу. В этих тенетах и барахтался разум Бенедикта, стремясь найти клейкие точки и относительно безопасные сухие нити. Но тенета превратились в клей целиком, и он там безнадежно завяз. Он был зол на Акакия - тому не вдолбить, что он не в Раю (в таком раю живут бумаги, а он их обслуживает). Рай, беззаботность. Зачем его разубеждать? Или это не обязательно Ад, он не абсолютен? Допустим, что титулярный советник действительно достоин райского блаженства, и его определили сюда, потому что эта канцелярия полностью соответствует его истинной природе? Это разумно, но Акакия хочется треснуть по лысой макушке томом "La-Lot", он толще всех. Рай, беззаботность... Чем она порождена? Тем, что не сам Акакий создал себе этот Рай, свободы воли он не проявлял. Рай есть Ад, и он своим существование укрепляет Преисподнюю - так же, как и Бенедикт, ненавидящий ее. Беззаботный Рай, где жареные утки по небу летают - а вот здесь уже опасно, ибо кто еще на его памяти плыл по течению и счастливо жил там, куда его отведут? Не Игнатий ли? Тут Бенедикт совершенно забыл о глупом подчиненном. Игнатий, значит, охотится в свое удовольствие на оленей и быков. Или давно умер, обожествлен и теперь забыт. Что он сам сделал, чтобы заработать такое посмертное бытие? А ничего - его прямо здесь и сейчас зарабатывает Бенедикт. И будет отрабатывать вечно - при том, что блаженство Игнатия земное и временное!

Столоначальник горбился, стлался над столом - а это значит, что он вот-вот примет форму зверя. Самым обидным было то, что Игнатий ни о его жертве, ни о его судьбе знать ничего не желает. А Акакий демонстрирует тут, как именно можно не замечать очевидного. Он - прирожденный писарь, но чиновник неважный, иначе заметил бы, что начальник гневается. Это заметила девочка и склонилась над остатками бумаг - как если бы старик запустил в нее чернильницей; так иногда поступал ее отец с нею самой и с подчиненными. Это она принесла слишком маленький пузырек - значит, виновата. Но столоначальник разогнулся, вроде бы даже вздохнул и погрузился в последнюю бумагу. Прочитав, передал ее Акакию.

– Внесите еще их, тут человек двадцать, и пока все.

Это - единственное прошение среди докладных, и непонятно, как с ним быть. Целый табор цыган из Московии, то ли Лыковы, то ли Ликовы, то ли Люковы (этих варваров правильно и через игрек не запишешь!) были убиты и ночью тайно закопаны в овраге за конокрадство, которое не они совершили, и за потраву луга (а вот это было). И теперь цыгане, согласные с тем, что убили их за дело, просят ради облегчения посмертных мук перезахоронить их по православному обряду. Прошение идет, резолюции наложены, но в Преисподней нет никого, кто мог бы хоть как-то помочь. Нет даже предполагаемых лазеек. Потому-то Бенедикт решил задержать бумагу у себя, свернул и спрятал в рукав.

***

Не прошла даром тайная ярость столоначальника. Посмотрим: вот он путает входящие с исходящими, и тут появляются дурачок и дурочка; тайно помянув Бога, он мог способствовать появлению Акакия Акакиевича. Это все волшебно, но есть способы передачи настроения, одинаковые и в Преисподней, и на Земле. Он был раздражен, но не проявил этого, а дети ловят настроения взрослых так же чутко, как собаки и кошки, это для них жизненно важно. Тем более, что мальчик и девочка не умели ничего; резать бумагу им быстро надоело, ибо нарезка шла бумаге только на пользу. Дети обожают театр и устраивают его всюду; а титулярный советник - человек незлобивый, безобидный и замкнутый, ему нечего сказать, да и начальник его уважает, а их - нет. Такие люди подростков раздражают и интересуют, к ним цепляются, чтобы раскрыть, спровоцировать на что-то. Ведь подростки уверены: они что-то значат только тогда, когда на них бурно злятся взрослые. О прошлом Бенедикта-палача они что-то слышали - боялись и скучали с ним, а он их отвергал. Непроницаемый чудак, титулярный советник, сулил многие развлечения - такое с ним часто делали и при жизни. А дети болтаются в Преисподней как горошины в пустой миске и совершенно не могут повлиять на нее, подчинить себе.