– Казак, у тебя голова сильно болит?

– Ага.

– А больше справа или слева?

– Не знаю.

– Видишь что-нибудь вроде огненных колес?

Знайка задумалась так, что даже боль немного отступила:

– Вроде нет. Только стрекоза крыльями трещит.

– Угу. Тебя сколько раз тошнило?

– Два? Нет, три. Сначала пеной, потом желчью.

– А ты что сегодня ела?

– Кашу.

– Гуляла в панамке?

– Забыла.

– Я готова, - сказала тетя Валя.

– Бабушка, у меня инсульт?

Та от неожиданности даже рассмеялась:

– Глупости! У детей инсульта не бывает. Не доросли.

– Бабуль, а что это?

– Мигрень.

– Как у мамы?

– Как у мамы. А теперь перевернись на живот, будут уколы.

Девочка осторожно перевернулась; ее снова затошнило, но для рвоты этого было недостаточно.

– Бабуль, болезненные?

– Угу. Это анальгин с димедролом и магнезия.

– Я же зареву!
– ужаснулась Знайка и покрепче вцепилась в подушку.

– От мигрени не ревела, а от леченья заревешь? За дурной головой попке работка! Давай, готовься, - сказала бабушка и погладила внучку по голове. Это было как-то оцепеняюще и не очень приятно.

Тетя Валя Легкая Рука поставила оба укола так, что пациентка зареветь не успела. Да и силы у нее на рев просто не осталось. Девочке помогли перевернуться на бок, укрыли простынкой понадежнее, посадили на подушку Ваську и отвели тетю Валю на кухню пить чай с конфетами. Она не могла надолго оставить приемный покой и буквально через минуту убежала.

Знайку оставили в покое. Задница болела кошмарно, но из-за этого боль в голове казалась далекой и тупой. Васька опять свернулся нимбом и задремал. Девочка обняла его, погладила: "Васисуалий пришел!", и он снова тихонько запел. Потом голову охватили три волны боли, одна за другой - холодная, горячая и колючая. Каждая волна уносила с собой боль изнутри головы, и после колючей волны почти ничего не осталось. Знайка сама задремала в обнимку с котом. Тогда пришел Тиша и устроился у живота. Громко запел. Девочка уснула.

...

Вечером мама и бабушка сидели на диване в гостиной, краем глаза смотрели программу "Время" и говорили о том, что случилось с девочкой. Это пришла их фамильная болезнь, она передается по наследству так же, как светлые волосы, синие глаза и стройное телосложение; от нее разламывается голова, а под конец начинается неукротимая рвота. Прадед благодаря мигрени предсказывал погоду для целого колхоза. Почему-то этим не болеют дураки. Мигрень любит покой, тишину, темноту и тепло. Плохо одно - теперь болезнь будет возвращаться и не отпустит девочку до самой старости - у бабушки она исчерпала себя всего лет семь назад. Так надо ей об этом говорить или не надо? Маме было жалко дочь, а бабушка знала, что ее Казак все равно доберется до "Справочника практического врача" и прочитает там все, что нужно. Решили так: пока девочку пугать не стоит; им, взрослым, и в голову не пришло, что Знайка жила, как и все дети, сегодняшним днем или очень далекими мечтательными планами, она бы особенно не испугалась. Значит, пока не говорить, вдруг это единственный приступ, хотя вряд ли... Когда болезнь вернется, тогда все расскажем и объясним, как с нею быть. И на всякий случай купим побольше цитромона. Девочка будет принимать таблетку в самом начале приступа, и боль не будет так сильно нарастать.

А Знайка спала на боку, окруженная тремя котами. Васька все так же обнимал ее голову, Тиша устроился подмышкой и даже Мосей растянулся в ногах. Перед тем, как пустить разбойника в постель, бабушка вычистила его щеткой и похвалила - он принес большую мышь (если бы это был очередной птенец, она погрозила бы коту батогом). Знайка спала, иногда посапывала, но не шевелилась - хотя обычно к утру она запутывается в простынях, а однажды каким-то образом влезла в пододеяльник и подумала, что спит в сугробе.

***

Бенедикт попал в пустоту и держал ребенка за плечи, чтобы не исчезнуть. Оказалось, это больно, это вредно. Он отступил, но след его рук остался на плечах и на загривке девочки. Из-за него у бедняжки разболелась голова? Взрослая женщина - очевидно, мать испуганной девочки, сама была труслива. Кое-что видел Бенедикт внутренним зрением адского палача - между кожей и мышцами матери скопились слезы и превратились в соляную глазурь, уже довольно толстую. Мать любит все чистое, правильное, прекрасное, неизменное, особенно книги, а дочка своими вспышками, драками, странными интересами то и дело врывается в эту правильность, пугает мать, разбивает нечаянно ее глазурь (в этом доме говорят: "За нечаянно бьют отчаянно"). Дочь таскает домой гусениц, личинок, мышей и косиножек, разводит слизней и пиявок - это страшная тайна для дочки, но мать боится этих тварей как самых настоящих чудовищ. Дочь вся в кота - Бежит Мосей, в хвосте репей, несет домой мышей-чертей... Неугомонная девочка повреждает эту соляную скорлупу, и матери от того плохо. Сейчас женщина почувствовала, видимо, мертвенное присутствие и испугалась. Она беспомощна, она боится дочери, она боится того, что дочь умрет. Она собирается позвать на помощь собственную мать. Он, Бенедикт, может раздавить этот соляной панцирь и оставить от женщины мокрое место. Ее чувство опасности точно, как кошачьи усы - и женщина быстро уходит, не поняв того, что убегает - нет, она идет за помощью, как можно быстрее.

Зачем Бенедикту надо, чтобы женщина-соляной столп ушла? Девочке страшно, она не понимает, чего боится, и страх матери заставляет ее чувствовать себя виноватой. Маму пугать нельзя, ей будет больно.

Самой девочке очень больно. То горбатое насекомое, мертвая стрекоза, так и не родилось. Девочка не понимает, при чем тут стрекоза, но голова у нее болит из-за нее. Стрекоза привела в ее мир нелепую, жестокую, случайную смерть - ее рождение должно было стать величайшей удачей и для стрекозы, и для девочки (та еще никогда не видела появление имаго из личинки), но стало жутью, для которой не было слов. И теперь мертвая стрекоза ожила в ее голове и превратилась в смертоносный миф.