– Повеяло экзистенциальным анализом, - говорит М.

– Гештальтисты тоже вовсю этим выражением пользуются, все давно перекрестно опылились... Все-таки интересно, что там было у меня тогда - гештальт, экзистенциалисты?

Он задумывается о своей подготовке, об Африке...

– А что ты кусаешь кулак?

– Я... останавливаю себя.

– Смотри туда.

Внезапно, отчетливо, сильно - тяжесть в ногах, как будто отталкиваясь на бегу от земли, ботинки... И Африка разворачивается перед ним - лагерь, "казарма", местность вокруг, счастье, родина, родное место... До слез, блаженных, счастливых, тоска и счастье. И меняются интонации, осанка. Мистер Смарт, очень приятно, это он. И, кажется, побегал он там немало. И смех. И любовь.

Записки сумасшедшего: Из дневника

Понедельник, 17 февраля, 2014

Думали, что любовник, не сообщник, не коллега.

Это очень хорошо.

Может быть, удалось оставить их при этом заблуждении.

Может быть, именно поэтому в Панаму потом увезли только меня.

А это значит:

Он не попал в руки тех специалистов.

Если так и так умирать в муках - лучше умирать, не выдав им ничего. Сохранив себя.

Там ему нечем было бы защититься.

Там спасла бы только подготовка, которой у него не было.

Его замучили и убили раньше, чем до нас добрались те специалисты.

Я все-таки смог его защитить.

Сейчас, когда я это думаю, я неудержимо смеюсь и колочу руками по подлокотникам кресла, то кулаками, то ладонями. Я совершенно, адски доволен.

Я их сделал?..

Мы их сделали, брат.

Неокончательный диагноз: Самый страшный страх

Самый страшный страх приходит тогда, когда из обрывков мыслей, из эха эмоций, из фрагментов картинок - из всего добытого в сессиях добра начинает складываться непротиворечивая картина, а затем собираешь книги и фильмы на тему и начинаешь читать, смотреть. И видишь, что твоя картина встраивается в полученные из "внешнего" исследования представления, смыкается без особых зазоров, соединяется с ними, как родная. Как части одного целого.

И кто угодно может скептически на это возразить: "Да он знал все эти детали раньше и подгоняет картины в своем воображении под это знание".

Но он-то сам знает, что не знал, вот в чем фокус. И поскольку для Лу не стоит вопроса, как убедить постороннего, а стоит вопрос, во что верить ему самому, поскольку это он сам смотрит в книгу и видит то, что видит, и увиденное в книге совпадает с увиденным в собственной голове, то куда ему деваться с этим?

И страшно от того, что начинает казаться: еще немного, и он прочитает о самом себе. На следующей странице, на послеследующем сайте - увидит свое имя. И узнает его. Или не узнает. Или не найдет своих следов.

Как быть, если найдет?

Как быть, если не найдет?

Что страшнее?

Он не знает.

Неокончательный диагноз: Гнев, горе, страх

А года за четыре до того, как он начал работать с М., был такой случай.

Он прочитал в статье одной политического обозревателя фразу о том, что США - единственная сила в Южной Америке, вооруженные силы которой имеют отработанные логистические схемы для действий в любом месте региона. Или что-то в этом роде.

Гнев, охвативший его, когда он читал, изумил его самого. Его чуть не трясло. Он тогда все еще пытался сохранить верность научной картине мира, то есть сделать вид, что его нет, что он - всего лишь психологические защиты женщины, которая не смогла перенести потерю возлюбленного. Он списал эту вспышку ненависти на ее юношеское увлечение новостями из Латинской Америки и на тогдашнее ее сочувствие революционерам. И постарался продолжить день как ни в чем не бывало, отмахиваясь от назойливых мыслях о Школе Америк.

Однако ярость не утихала, он слышал, как под тонким слоем благоразумия и приверженности реалистичному восприятию мира его весь день потряхивало от нее. Он был уже знаком с некоторыми основами психотерапии. К вечеру, обнаружив, что ярость так и не утихла за весь день, он вынужден был признать, что ее слишком много для того, чтобы быть эхом чтения газетных статей более двадцати лет назад. Она была слишком яркой, слишком громкой в нем. И он просто сказал себе хрестоматийное: побудь с этим, - и отдался этой ярости душой и телом. Его тряхнуло, плечи собрались, кулаки сжались, дыхание стало быстрым, хватающим. А потом внезапно обернулось рыданиями. За стеной ярости встало горе - до неба. Он шел за горем и плакал, а когда утекли все слезы, его поразил огромный, невыносимый страх.