Петрусь ещё усилил атаманову радость:

— Хлопец, что за Палия болеет, — то ваш сын, Мишко. Живёт у моей матери.

— В Чернодубе? — вспомнил Мацько, пока батько сидел с раскрытым ртом. — Так эта дивчина — Галя! Казаком переоделась, а взгляд девичий! — И к атаману: — Батьку! Вашмосць! Это твой сын в нашем жебрацком гурте ходил! Господи... Он рассказывал, будто батько у Палия, да оно мне и не под шапку... Господи!

По широкому сморщенному лицу батька, по твёрдым рубцам текли слёзы:

— Вишь, как получается... Сынок... Как только возвращусь — так сразу поеду к нему. А то так и погибну, его не увидев...

Он уже приказывал, как и кому собираться в дорогу, что брать с собою, кто остаётся в войске старшим, как помочь людям в Зенькове.

Выехали, однако, поздно. Атаман всю ночь совещался, под утро свалился на лавку, где сидел, и его не осмеливались будить.

Петрусь поднялся рано. Галя спала в чулане у корчмарихи. Сама хозяйка уже гоняла наймичек, но двери в чулан были плотно закрыты. Петрусю спать не хотелось. Во сне постоянно чудится, будто ты снова в зеньковских погребах, снова тебя давит мрак, и только где-то в уголке теплится огонёк. И знаешь, где тайный ход, а никак не отыскать ключа...

Корчмарь, видя, как мается между сонным товариством молодой хлопец (даже Яценко высвистывает порозовевшим носом, тоже дождался успокоительного сна, нет и речи о смерти, а лишь о встрече с царём), — хвать парубка за рукав:

— Слушай! Батько хвалился, будто ты маляр?

— Да, малевал. Через то теперь и нет покоя.

Петрусю снова припомнилось, что проклятый Онисько говорил о парсуне, подаренной Мазепе Гусаком. Что за парсуна? Может... Надо бы поговорить с батьком Голым.

— Намалюй мне что-нибудь на этой стене, — не выпускал рукава корчмарь. — Чтобы при входе! Люд повалит! Мне это очень сгодится!

— Дядько! Не язвите душу... Где краски? Знаете, откуда удираем. Да и не время. Война.

— Война? Ну и что? — удивился корчмарь. — Разве тем, кому суждено погибнуть, не хочется полюбоваться малеванием? Подумай, казак!

Петрусь замолчал.

Корчмарь хотел его успокоить:

— Голубь мой! Какие только прохожие здесь не побывали, а маляров... Один пропил заморские краски, божился, что заморские. Лишь бы сил тебе хватило... Жена, краски!

Корчмариха ждала этого приказа. Принесённые краски в самом деле оказались чудесными. Петрусь только взглянул — засмеялся, потом окинул взглядом стену и принялся малевать на ней хозяинов сад. В окнах виднелись яблони — под толстым слоем снега, осыпанные солнечным светом, а на стене получались те же деревья уже в розовом цветении... И между ними — девичья фигурка.

Лица не видать, одни красивые ленты и красное монисто... Галя?

За работой застал батько Голый.

— Во умеет! — стонал корчмарь, призывая и атамана похвалить увиденное, но атаман лишь скользнул по малеванью взглядом и сел на скамейку.

— Вот что, Петро, — сказал он задумчиво. — Если мой хлопец у твоей матери, то... Мало ли что со мною случится... Понимаешь, не до кума едем в гости... Будь тогда ему за старшего брата... А я буду молиться за тебя Богу... Лишь бы Палия воротить... Лишь бы допустили до царя...

Под батьковы речи проснулся весь двор. Желтоголовый Мацько ругал корчмаря за старое сало, которое тот подсунул на дорогу, и гонял гультяев. Беспрерывно скрипел над колодцем журавль. Запрягали коней.

Кое-кто, едва раскрыв глаза на цветущий сад, не знал, укорять ли себя, что до чёртиков допился, или это в самом деле так намалёвано; потому что все глядели не только на стену, но и на парубка, вырвавшегося из мазепинского плена...

Мацько ударил по струнам новой бандуры:

Батько Голый поддержал его мощным голосом, но не пел, кажется, а приказывал. На прощанье он крепко обнял Петруся, отвернулся и тяжело вскочил в сани.

Галя махала отъезжающим рукою.

Петрусь сжимал рукоять Степановой сабли.

Мазепа ехал по Слободской Украине. Он был доволен. Во главе кавалерии — сам король. Старика воодушевили рассказы королевских офицеров: русские действуют палашами как саблями. От этого мало толку. Правда, Гусак и Герцык — зять полковника Левенца, свояк генерального писаря Орлика, силой пробился сюда из Полтавы, — оба напоминают, что шведы остерегаются драгунских пик.

А ещё недавно Мазепу беспокоил граф Пипер. Он, граф, советовал дождаться короля Станислава за Днепром, на Волыни, а тем временем договориться с турками и татарами. У графа, понимал Мазепа, за спиною государственный шведский совет, богатейшие люди, которых тревожит неуёмная смелость молодого властителя. Но вельможи далеко. Здесь же, в походе, никто не уговорит повернуть армию назад — разве что граф Пипер, да и то при помощи каких-нибудь уловок!

Упоминая при шведах об Александре Македонском, Мазепа с удивлением узнавал, что король слабо знает историю, а ещё слабее — географию. Оправдывал королевское невежество тем, что воину некогда думать о давнем, и рассказывал, как, совсем недавно, недалеко от Украины найден камень с эллинскими письменами. Здесь проходил Александр Македонский. Камень теперь в Москве. После путешествий по Европе царь собирает всё диковинное. Король в ответ кивал удлинённой головою: да, генерал Спааре отдаст необходимый приказ. Спааре — комендант Москвы.