Это кавалерист Стремов, управляющий только что полученной машиной, хотел похвастать перед бароном Хоррисом своей выучкой (недавно Стремов закончил фельдшерские курсы). Поэтому-то он и выруливал как только мог прямо перед глазами своего начальника барона Хорриса и пилота Румбеля.

Над Маневрами повисло гнетущее ожидание больших неприятностей.

Не справившись с управлением, аэроплан, работающий на керогазе, гулко ударился о корпус дирижабля, на что притихший было барон Хоррис смачно икнул и вывалился из кресла. Пенсне барона сверкнуло обрадованными осколками.

— Эскьюз ми, — только и успел пробормотать кавалерист Стремов, вылетая (в свою очередь) из кабины в окружающее аэроплан пространство. Аппарат юзом устремился к земле, уже не урча иноземными швецкими моторами. Синие кресты минорно переливались в лучах света…

Вместе с аэропланом к поверхности падали различные конструкции и обшивка дирижабля. Барон фон Хоррис так же неожиданно обнаружил себя летящим в ярком керогазном дыме прямо на позиции. Сверху было особенно хорошо видно, как в гуще юнкеров рвались бомбы, снаряды и запасные кислородные баллоны от дирижабля. Только у самой земли, когда сквозь завесу дыма перестали различаться многие детали, Хоррис отвлекся и к счастью вспомнил, что пора бы раскрывать парашют.

Спасительный парашют не раскрывался, но когда барон уже влетал в орешник, его осенило — тот был забыт в уборной дирижабля.

"Как я мог его оставить?" — промелькнуло в голове барона и он ударился ею о крону высокого кленового дерева…

В двое суток поседевший от увиденного ротмистр Яйцев и бравые санитары разбирали завалы трупов, обгоревшей амуниции и деревянных винтовок. В одном из нижних культурных слоев был обнаружен живой и почти невредимый, если не посчитать некоторых синяков и разложившихся язв на породистом лице, юнкер Адамсон.

Посредник отнесся к очнувшемуся Адамсону, как к родному. Отпаивал его коньяком и кофе, брал за руку, словно глазам своим не верил, и наконец, предложил представить его к какой-нибудь из раздаваемых в деревне медалям.

— Я в общем-то, не возражаю, — вздохнул Адамсон, в промежутке между затяжными глотками сидра.

— Повезло вам, юнкер. Как в рубашке родились. Один-то и остались из всего батальона, — всхлипывал ротмистр.

— Да, повезло мне, — отвечал Адамсон.

Адамсон уже понял, что поступил правильно, когда пробежал несколько метров в атаку, а потом по-пластунски вернулся обратно в окопы. Об этом, конечно, никто уже не знал.

А потом, после крушения дирижабля, Адамсон испугался, что его привлекут за дезертирство и под покровом дыма и вони приполз на место побоища, окопался среди трупов и замер.

"Мертвым уже все равно, — думал философски Адамсон. — Мне же еще жить, прости господи."

Численность сгинувших точно установить было невозможно, поскольку даже после прибытия Шестого санитарного батальона, отозванного с самурайских позиций, удалось вытащить только семь целых трупов, среди которых аккуратно лежал хорошо проспиртованный (благодаря сидру) труп поручика Слонова. Списки же юнкеров, как и можно было предположить, оказались утеряны лютыми от пьянки писарями штабной канцелярии.

Два взвода юнкеров, прибывавших на постройку Шлагбаума, были признаны безвременно погибшими и списаны с довольствия. Штабные писаря две недели строчили похоронки типа "отважно погибшему во славу Империи…", находя в этот определенное удовольствие.

Тем не менее, в документах пятилетнего плана Ставки значились успешные работы по воздвижению Шлагбаума Европейского Образца.

Его установкой занимался лично обер-лейтенант Кац. Он же был главным организатором безобразной деревенской гулянки, закончившейся повальным запоем большинства юнкеров и пышногрудых сифозных девок.

Среди тех, кто продолжал строить и обслуживать Шлагбаум были в основном безработные деревенские крестьяне да девки. Последние попадали сюда в поисках кавалера и из-за любопытства перед чужестранным и весьма эротическим словом «Шлагбаум».

Спустя два дня работ, когда воздвижение Шлагбаума было завершено, юнкера с продолжительного бодуна и уже мужицкими рожами вместе с девками направились в Штаб корпуса. Этой акцией, кстати, снова руководил лично мертвецки пьяный контр-обер-лейтенант Епифан Кац. Его при хотьбе по лесу за ноги переставляли самые преданные юнкера и опирался он, в основном, на щуплые плечи юнкера Хабибулина. Все остальные юнкера, не питавшие приязни к Кацу, и деревенские девки тряслись на ссохшихся когда-то просмоленных повозках.

К вечеру, у въезда в расположение Штаба их остановил имперский патруль.

— Порядки слыхивали?

— Да, поди, знаем, — ответили за обер-лейтенанта девки.

Они улыбались и пользуясь моментом, осматривали капрала, который проводил взглядом девок и преданных юнкеров, сгорбленных под тяжелой ношей Каца, в Штаб корпуса.

В штабной палатке не было никого, кроме трех офицеров. Среди троих были — барон фон Хоррис, майор Секер и раненый на Фронтах в пах штабс-ротмистр Яйцев. Ранение паха ротмистр Яйцев переживал, так как получил его при весьма примечательных обстоятельствах, на биллиарде.