– - Ну, вы же не давали присягу охранять все тайны гостиоров?

– - Это не та вещь, с которой я стал бы связываться. И тебе, мил человек, не советую. Боже сохрани! А теперь иди. Иди, тебя ждут там, в арестантском. И, кстати, будь осторожен. Это может оказаться для тебя испытанием.

– - Тьфу, пропасть, поспать нельзя спокойно, -- сказал Керн и вышел обратно под звёзды.

В арестантском блоке, бетонированном продолговатом здании с маленькими окошками под крышей, у Керна дважды проверили документы. Керн надеялся, что его проинструктируют, но этого не произошло. Часовой провёл его мимо узкой лестницы, ведущей вниз, и отпер металлическую холодную камеру размером с ванную комнату. В камере не было ничего, кроме табурета и ограждения из ржавых рельс, делившего камеру напополам. Истопник Бенедиктов сидел за рельсовой оградой, скрючившись от холода.

– - Разберитесь с ним побыстрее, -- сказал часовой.
– - Дверь захлопывается снаружи. А если захотите выйти -- вот вам ключ.

Он отдал Керну магнитную таблетку, отпиравшую электронный замок на дверях, и ушёл. Керн сел на табурет, посмотрел внимательно на Бенедиктова.

– - Так они вас проверяют, -- сказал Бенедиктов, стуча зубами от холода.
– - Просто проверяют. Знали, кого к вам послать. И что сказать мне перед этим, тоже знали. Чтоб завёлся, значит, как следует. А я подставился, как дурак. И Юрка этот... ждал меня, значит, гнида!

– - Что же они вам такое сказали, Бенедиктов?

– - Что не зря к нам новенький приехал. Я ведь, мил человек, последние деньки жизни не зря провёл, так сказать. Я тут, мил человек, крематорий строил. Крематорий, понимаешь. С пропускной способностью шестнадцать тел за час.

– - Вам, Бенедиктов, лечиться надо, -- ответил Керн.
– - Напридумывали тут себе всяких ужасов.

– - Это не ужасы.
– - Истопник поднялся, встал, опираясь о решётку. Голос его стал вдруг плаксивым, речь, до того отрывистая и лающая, полилась изо рта гладким потоком.
– - Ужасы -- это когда детишки умирают. Когда мать вкладывает ребёночку в рот таблетку с ядом, чтоб не мучалось дитятко -- вот это ужас. А ещё ужаснее, когда она за эту таблеточку сама сюда идёт добровольно и в рабство отдаётся. Вот таких я ужасов навидался, что будь здоров. А крематории уже не ужас. Это, как говорится, закономерное следствие исторического развития. Появились, видать, у нас в лагере лишние едоки. И до сих пор-то не по-людски жили, а теперь, значит, просто сдыхать пора. И с меня начать, чтоб другие знали...

– - У вас тут что, голодно?
– - удивился Керн.

– - А ты как хотел? На ужин -- суп из картошки. На завтрак через раз -- тюря или бульон овощной. Мяса вообще не видим. Соль -- три грамма на неделю, вредно, говорят, больше. А картошку, её разве без соли съешь? Четверг -- пост, одна вода кипячёная. Воскресенье -- сухой пост. Полночи ждём, чтоб на понедельник, как воду дадут, так и промочить сразу горлышко...

– - А вроде бы поля вокруг, да и вода есть.

– - А кто их обрабатывать будет, поля эти? Нас на работу водили, так всё больше песни петь заставляли. И песни-то какие удивительные!
– - Бенедиктов вдруг откинул голову и прохрипел свистящим, тонким голосом, напрягая кадык: -- Красная заря мультилокальная над страною древней загорится, и тогда история глобальная мировым пожаром разгорится! Мировым пожаром загорится, разгорится, -- повторил он уже обычным своим голосом.

– - Что-то у вас с рифмой слабовато, -- заметил Керн.

– - Я, что ли, эту нежить большевицкую сочиняю?!
– - возмутился Бенедиктов.
– Ходим, тяпками машем, а толку никакого. Кто, например, в наших широтах картошку в апреле сажает? Земля как камень, помёрзлая! А сегодня разнарядка вышла -- и все на картошку. А в прошлом году озимые посеяли, а как снег лёг, так Кристаллов всех погнал на поле с этими озимыми -- траншеи рыть. Сам не знаю, зачем ему эти траншеи нужны были. В декабре, аккурат под Новый год, всё зарыли обратно. Может, тогда ещё под трупы готовил место... А озимые, конечно, тю-тю!

– - Но ведь это же колоссальная растрата!
– - возмутился Керн.
– - И зерновой материал, и человеческий труд имеют стоимость, и немалую. Вообще-то это преступно!

– - Это ты своим дружкам-коммунистам объясняй потом, -- посоветовал истопник, дыша на окоченевшие от металла руки.
– - Им на стоимость плевать, и на людей им плевать. Все здесь их рабы. А кто вякнет -- того теперь к стенке!

– - Пусть так, -- сказал Керн, -- но есть ведь ещё зерно и картошка. Их просто так не добудешь. Откуда у вас берётся посадочный материал?

– - А куркули дают, -- ответил Бенедиктов, кажется, раздосадованный наивностью нового военинструктора.

– - Это как?
– - удивился Керн.
– - Вы, значит, с ними тут меновую торговлю поддерживаете? А я так понял из объяснений, что с куркулями тут уже воевать готовы!

– - Готовы, наверное. Только нам не докладываются. А торговли с куркулями никакой нет. Дань берут с них три раза в год, и всё.

– - Дань?

– - Ну, вроде того. Натуральная, собственно, дань получается. Сказали им, значит, наши руководители так: давайте нам то-то, то-то и то-то, а не дадите -- ляжет на вас ответственность за гибель всех наших перемещённых лиц! Потому что кормить их мы не имеем возможности, а вы имеете. Вот, значит, и кормите.

– - И куркули усовестились и кормят?

– - А куда деваться? Там куркули-то эти... сказать стыдно! Детишки, соплячьё, интернат разместили в бывшем санатории. Вроде как они там сами на земле хозяйствуют. А наши их так ненавидят -- дым стоит коромыслом! Всё там не так, и всё у них не как надо, а что сами их свинину и рыбу жрут -- так это и правильно. Теперь, вроде, им из города подвозить начали, так тут же выяснилось, что куркулей терпеть больше нельзя и что им пора показать, где раки зимуют! Типично большевистская психология!