Шрифт:
Свалили Короткого на кровать. Тот запротивился.
– Меня наверх. Вниз Бабку и Шило.
Пашка поднял Беду, засунул её как багаж на верхнюю полку. Приказал.
– Лежи, старайся поменьше шевелиться. У тебя шейный позвонок повреждён.
Затащил остальных. Устал.
Он вылез из подвала, посмотрел на солнце, уже низко висящее над горизонтом, на слоноподобные трупы тварей в ограде, на изуродованные окрестности, на развороченное дно пепелаца...
Сплюнул в сердцах - Тьфу, твою мать!
– И полез обратно. Вернул на место передвижную кирпичную стенку. И пошел лечить своих товарищей.
* * * 8
Проснулся Пашка рано. Посмотрел на часы - двадцать минут шестого.
Он лежал, уставившись в темноту. В голову полезло нехорошее.
Если рассудить здравомысленно, то возникает вопрос, - А оно ему надо?... На кой чёрт ему этот мир, этот Стикс? Эта смесь улья и муравейника? Эта бредовая ойкумена?
Нет, ну если так - всерьёз подумать... С его семьёй видимо всё в порядке. Дети живы-здоровы. Они там, на месте, в своём настоящем мире. Лариска...
При мысли о жене сердце вдруг защемило, заныло.
Ларису он любил. Сильно любил. И часто. Почти каждый день. Красивая, горячая баба. Без закидонов и глупых претензий. Может потому, что хлебнула по жизни. А может просто характер такой от природы. Её мать, его тёща, тоже удивительной простоты женщина. Шестьдесят семь старушке. Так она поумней молодых. И Лариска у него тоже - очень умная. Иногда такое посоветует, что и гению в голову не придёт.
Четырнадцать лет прожили. Ребёнок у неё, Виталька, глядя на нормального мужика, пусть и не родного, сразу стал отличником и спортсменом.
Потом родилась Кристинка. Маленькое чудо. Крошечное солнышко. Папина радость. И Пашка всё для ней... Всё...
Накатила тоска. Аж со слезами. И снова встал вопрос - А оно ему надо?
Вся эта беготня, стрельба, погони, эти долбанные муры, эти твари - выходцы из преисподней. Всё это как-то...
Это не нормальная жизнь. Желания жить у него совершенно не было.
Может так же как Машка... Даже ещё проще - из апээса пулю в балду, и привет. Можно ещё проще - выйти на черную речку и потерять сознание. Насовсем. А то, тут глядишь и дырка в башке может зарасти. Жить Пашка отчаянно не хотел. Без Лариски, без Кристинки... Нет. Не хотел.
Бабка со своей бригадой тут уже уйму времени обходились без него. Обойдутся и дальше.
Маша... А вот с Марией всё сложнее. Хоть она не выросла у него на руках, и даже у него на глазах. Так... Соседские детишки. Но сейчас она единственное, что связывало его с той, нормальной жизнью, с памятью о семье, доме, счастье.
– Эх Машка, Машка, - думал Дугин, - как же тебе не повезло. И повезло одновременно. Это надо же было так попасть девчонке. В такой жуткой дыре оказаться. Ну ладно, хоть выжила.
Пашка представил - что почувствует Беда, если он прикончит себя и решил - нет.
Поживёт ещё. Уничтожить свою боль и тоску вместе с самим собой, он всегда сможет. В любой момент. Но надо свою смерть приберечь для серьёзно случая. Распорядиться своей кончиной хозяйственно. Как последний аргумент в какой-нибудь заварушке. А их, заварушек этих, впереди будет ещё ох сколько. Тут за три дня навалилось столько приключений, что там, в нормальном мире, на всю жизнь бы хватило.
Он решил - ладно, поживу. Ради Машки. По крайней мере - есть, за что цепляться в жизни.
Дугин осторожно поднялся, чтобы не разбудить больных, и тихо вышел из бункера.
На дворе чуть светало. Над речкой тьмы висел туман и отсвечивал зеленью. В нём, как в жидкости плавали светящиеся точки, беспорядочно клубясь и перемешиваясь. Иногда между этими светлячками проскакивала фиолетовая искра. И тогда со стороны ленты мрака доносился негромкий щелчок.
Кроме этого щёлкания, ничто не нарушало тишину. Ни пичуга не свистнет, ни кузнечик не стрекотнёт.
Пашка нашёл в развалинах кухни эмалированное ведро, набрал два раза из колодца и вылил в бадью у колодезного сруба. Наверное, поилка для скола.
Разделся до пояса и всласть побулькался в прохладной водичке, разогнал кровь.
Потом вернулся в бункер и сварил пятилитровую кастрюлю риса с тушёнкой и такую же компота.
На запахи проснулась вся бригада.
Скорый объявил час лечебных процедур и принялся сращивать кости и наращивать мясо у раненных. Перестарался. Пришлось снова лечь на свой матрас и минут пять-десять отлеживаться, прихлёбывая живец.
Очухался достаточно быстро. Он вообще, все меньше и меньше уставал от применения знахарского дара.