Первый свой протокол на новом месте Копчик отдал переписать копиисту Алексею Пушнину, прозываемому всеми Акселем - ибо негоже протокол, обляпанный кровью и захватанный сопливыми пальцами, отдавать в первозданном виде наверх, где прочтет его монаршая особа. Богатырь-копиист принял протокол и внимательно выслушал Копчика - тот каждое слово произносил по минуте, захлебываясь в согласных, как кутенок в ведре. В Москве Копчика за его речь ненавидели и передразнивали нещадно. Аксель выслушал булькающую тираду с завидным спокойствием и только спросил:

– Ты заикаешься с рождения или после испуга?

Копчик обреченно поведал - согласные в его речи так и натыкались друг на друга - что в детстве свалился в колодец и с тех пор с ним такая незадача. "Кто долго глядит в колодец - потом глядит из колодца" - вот какого мнения была Копчикова матушка о его падении. Аксель внял истории с доброжелательным интересом.

– Знаешь, кто я? Кроме того, что копиист?
– спросил он, делая таинственное лицо - а румяной, словно блинами умытой физиономии нелегко было придать таинственности, - Я помощник экзекутора. И учился на лекаря в Геттингене. Я могу вылечить тебя, если не побоишься.

Копчик хоть и привык видеть во всем подвох - но что-то располагающее было в огромном экзекуторе-копиисте, передвигавшемся легко и воздушно, несмотря на внушительные габариты. Отважный подканцелярист согласился на лечение, и, удивительное дело - Аксель избавил его от заикания. В далеком Геттингене учили, что заику можно вылечить испугом - и Аксель как бы случайно уронил Копчика в каменный колодец, выложенный в одном из коридоров крепости - а на дне колодца подхватил беднягу лекарь Ласло, весь облаченный в черное и даже с чулком на голове. Копчик лишился от ужаса чувств, но лишь пришел в себя - заговорил четко и гладко, как говорил в детстве.

Так они трое и подружились. Аксель и Ласло учились когда-то на лекарей, но прихотливая чертовка-судьба распорядилась с ними с каждым по-своему. Аксель, из обедневшего дворянского рода - папаша его проиграл все свое состояние шулеру-французу - в Геттингене не доучился, так как убил на дуэли человека. От суда сбежал, вернулся на родину, похоронил отца, побывал и помощником профоса, и кулачным бойцом, и канцеляристом в полиции - а знал он и немецкий язык, и французский, и греческий, и латынь, и по-латыни умел составлять даже целые фразы. Андрей Иванович, начальник Тайной канцелярии, пригласил богатыря-эрудита в свое ведомство, и вместе с подпиской о неразглашении подмахнул Аксель еще две расписки - обещания не драться и не пить, ибо прежде был этим грешен. Здесь же его и прозвали Акселем - за умение говорить по-немецки лучше многих немцев. Аксель прилежно копировал протоколы, но когда старый кат Прохор Михалыч низвергался в запой или валялся избитый после драки с гвардейцем - а такое случалось нередко - Аксель откладывал в сторону протоколы и мемории и вставал к дыбе и кнуту. В профессии ката видел Аксель зеркальное отражение профессии лекаря и даже подводил под свое неприглядное занятие некую философскую базу. В городе имел Аксель небольшую хирургическую практику - ибо зубы рвал ловко, выламывая порой половину челюсти. "На одной службе сломаю - на другой починю" - говорил он о своих клиентах.

Ласло Ковач хоть и числился в крепости лекарем, другой практики, кроме заключенных, не имел и не стремился иметь. Мрачный брюнет с выдающимися надбровными дугами, Ласло преподносил себя в стиле небезызвестного своего соотечественника Влада Цепеша, носил черное и красное, говорил густым голосом и увлекался оккультизмом. То есть своя практика у него была, но отнюдь не медицинская - Ласло занимался алхимией, водился с масонами и вызывал фрейлинам демонов. Явление демонов было процедурой дорогостоящей и порой оканчивалось для Ласло зеркальным подобием конкубината. Жил Ласло в комнатах за прозекторской, пропахших смертным духом, что, впрочем, вовсе не смущало его - Ласло утверждал, что запах притягивает потусторонние силы.

– Просветим его?
– хором воскликнули приятели и переглянулись. Копчик смотрел на них недоуменно.

– То есть вы ставки делаете на этих вот, - кивнул он в сторону бойниц.

– Угадал, - обрадовался Ласло, - Мы ставим на придворных, кто из них вскоре заглянет к нам в гости. Все канцеляристы делают ставки и два копииста, а банк держу я. Потому что я это придумал.

Копчик подумал - не нарушают ли они подписку о неразглашении, и по всему выходило - не нарушают.

– И все придворные идут по нумерам?
– уточнил Копчик, - А где список?

– В голове, - отвечал Ласло, - все-таки дело рискованное. Я подскажу тебе по-первости.

– Нумер четыре, как я понимаю - старший граф Левольд, отбывший в Европу, - принялся угадывать Копчик, - а нумер пять?

– Его брат, младший Левольд - выбыл из фаворитов и, похоже, навсегда, сейчас махается с княгиней Лопухиной.

– Видел их обоих вместе в лодке, - подтвердил Копчик, - выходит, акции его подешевели.

– Ну, на него никто и не ставит. Наш кумир - нумер шестнадцать. Помнишь, по чьему делу сидят у нас мундшенк и дворецкий?

– Напрасно вы проставились, - скептически произнес Аксель, - готов спорить, через пару дней тех двоих отправят по домам, и ее величество прикажет прекратить это дело.

– Откуда тебе это ведомо?
– удивился Копчик, - Были слухи?

– Что ты, какие слухи, все из головы, - Аксель похлопал себя по блестящей лысине и отпил из бутылки, - Сам посуди, в чем виновен прокурор Ягужинский? Он обозвал графа Бюрена блядиной немецкой, тот вознаградил его армейским содомитом, они сцепились, помахали шпагами, их разняли, и каждый остался вполне доволен собой. Оба, можно сказать, отвели душу. Слухи о мстительности и злобе Бюрена преувеличены и, я думаю, им же самим. Вот увидите - он сам и прекратит это дело. Раздувать сей огонь - позор для обоих.