Ласло вернулся в свою комнату, увидел неспящего Копчика и скривил лицо.

– Кто они?
– шепотом спросил Копчик.

– Алхимики, - отвечал тоже шепотом Ласло, - Десэ настоящий алхимик, а второй - мажор, камер-юнкер или шталмейстер при дворе, он так отдыхает.

– А солдаты? Как же караульные?
– удивился Копчик.

– Караул в доле, - пояснил Ласло, - ты же видел, как они вошли. Ложись, я пойду, послежу.

Ласло вышел, Копчик помаялся-помаялся и вновь приник к приоткрытой двери, заглянул в щель. Десэ вынимал из раскрытой грудной клетки трупа органы, перебирал их, как самоцветы, и передавал своему товарищу со словами:

– Взгляни, мой друг - печень увеличена, но не поражена смертельно. Жировые изменения, скорее всего, наступили гораздо раньше...

– Запах, ты тоже чувствуешь этот запах?
– заговорил наконец господин Рьен, поднося печень почти к самому носу - Копчика аж затошнило. Голос у господина Рьен оказался очень тихий, он шуршал, как осыпающийся песок.

– Я говорил тебе, что запах будет, - отвечал Десэ, - это не должно быть для тебя сюрпризом. Смотри - наконец-то, сердце - вот он, паралич сердечной мышцы. Все верно, все так, как рассчитано.

– Мы торжествуем...
– с тенью иронии проговорил Рьен.

– Наука торжествует, - поправил довольный Десэ.

Ласло все это время сидел на соседнем разделочном столе, с удовольствием наблюдал - как-никак эти двое делали сейчас его работу - и болтал ногами. "Сколько же ему платят, что он так счастлив?
– подумал Копчик, - Ей-богу, Ковачу придется принять нас в долю. Десэ, значит, смерть, а Рьен? Вроде бы - ничего. Получается, он господин Ничто, как-то так..."

1998 (весна)

"Поистине ничего нет жальче молодящегося глупца, наносящего дрожащею рукою помады и румяна на иссохшее от старости лицо. Настает время жить и время умирать, время плодоносить и уронять листья - и никакие даже искусно заплетенные парики не в силах вернуть нас из времени увядания в цветущую юность" - так пишет Казимир Вальденлеве маркизу де Барант, возжелавшему на старости лет жениться на молоденькой.

Но не на каждого маркиза найдется такой Казимир. Я смотрела, как дед перед зеркалом зачесывает на лысину сальное волосяное крыло. В бархатном пиджаке, полосатой рубашке и лаковых туфлях - "подите на Кузнецкий, все в лаковых" - он был неотразим, аж зеркало морщилось. Руа Солей.

Из комнат вышла Раечка, обняла меня за плечи:

– На свидание идете, Леонтий Саввич?

– О да, - дед подушился, и в коридоре встал, как живой, шипровый столб.

Свет далеких фонарей

Зонты, менты и ты

Омерзительно юна

А я, а я - увы...

– пропел он и крутанулся на каблуке - крякнул, но равновесие удержал.

– Сколько лет чаровнице?
– спросила я сурово.

– Полтос, Лизанька, золотые годы. Совсем девчонка, - улыбнулся дед, - Ну, пожелайте мне удачи.

– С богом, - Раечка выпустила меня и мелко-мелко его перекрестила.

"Чтоб ты лопнул" - подумала я. Дед цапнул ключи от машины и шипровым зефиром вылетел из квартиры.

– Дамы и господа, Элвис покинул здание, - я повернулась к Раечке. Она улыбалась - тонкое, прозрачное лицо словно светилось изнутри, - И как будто бы и не было ненужной той войны...
– пропела я из дедовой песни, - Все разбежались, одни мы остались, Раечка?

– Не говори так, - Раечка дрогнула лицом и пошла на кухню, я поплелась за ней в надежде на завтрак, - Данечка на работе, Стеллочка на работе... Не говори так - "одни мы остались", ладно?

– Еще есть Герка, - я сняла с дивана-уголка мирно спящую болонку и прижала к себе - та мякнула. После аварии прошло уже два года, но Раечка так и осталась в своей посттравматической каталепсии и пребудет в ней, наверное, всегда.

Два года назад наш с Дани отец и моя бабушка, жена вот этого нарядного певучего деда - разбились в аварии по дороге на дачу. Стеллочка, моя мама, приехала в Склифосовский морг на опознание тел, матери и мужа, и буквально возле мраморного стола столкнулась с Раечкой - морганатической, выражаясь языком Казимира Вальденлеве, или гражданской супругой покойного моего отца. Оказалось, за три года до женитьбы на маме отец жил с этой Раечкой и родил с ней сына, красавца Дани, а потом - влюбился, женился, заделал такую меня, но продолжал жить на две семьи, выдумывая командировки и поездки на историческую родину. И прожил так без малого двадцать пять лет - до самой своей смерти. Впрочем, он мог параллельно свежевать и есть людей - Стеллочка все равно бы ничего не заметила.

На похоронах мы стояли все вместе, как пауки в банке, как кубло змей. Я смотрела на Дани - на себя в зеркале - и зеркало мне льстило. Он подошел и сказал, что как-то видел меня прежде, на квартирнике у Геры Виноградова, но не решился познакомиться - я цитировала Мисиму целыми кусками, и Дани устыдился собственного невежества. Это было похоже на правду. Мама моя подошла к гробу бабушки и положила в него цветы.

– Мама, не надо, - попросила я, - Ты часть себя к ней кладешь.

– А так и выходит.