– Да так...
– улыбнулся парень невольно, прикрывая свою непрошенную, по-настоящему мягкую... влюбленную улыбку, краем телефона.
– Думаю, немного заработался. Нам же нужно закончить анализ, - деланно развел руками. А в голове витали совсем другие мысли. Что бы он делал, останься снова один? Если бы в ту ночь, когда Увогина похитила мафия, они бы убили его? Наверное, снова закрылся в себе, улыбаясь окружающим искусственно, и этот холод пожирал его, пока не лишил всякого желания жить. Шал, продолжал бы существовать эдаким улыбчивым зомби - ради семьи, но не ради себя уже, до тех пор, пока однажды его не убил бы кто-нибудь.

Самым первым воспоминанием Шалнарка всегда являлся холод. Изнутри и снаружи - он скрывал его панцирем, доспехами, защищающими от жестокости этого мира. Аналитик жил на улицах Метеор Сити, сколько себя помнил. Он с каким-то звериным чутьем уходил от немногочисленных стражей правопорядка города, торговцев живым товаром, просто от различных извращенцев всех пошибов и мастей. В памяти отложился далекий, смутный образ женщины, оберегавшей его в самом раннем детстве, но затем она однажды пропала. Ушла и не вернулась. Бросила его может быть? Кем она была - сестра, мать? Не важно. Просто он остался в одиночестве. У него с тех времен сохранилась лишь крохотная бирка, которую давали детям в больнице Метеор Сити, с датой рождения и именем.

Еще, ему всегда хотелось есть. Вне тех минимальных социальных структур, что существовали на Свалке, достать еду было чертовски сложно. Попробуй такой маленький семилетний мальчишка подойти к пункту выдачи еды и воды - его бы мигом сцапали и отправили работать на благо города. Он перебивался объедками, что находил в горах свежесваленного мусора - теми, которые не успевали испортиться. Один раз, отравившись до кровавой рвоты, мальчишка быстро научился определять, что еще можно сунуть в желудок, а что не желательно. Порой он мог улыбками выманить что-то у женщин в центральной части города - они велись на очаровательно детское личико как глупые курицы и дали ему, то пару кусочков хлеба, то остатки воды в бутылке. Хотя бывали неудачные дни, когда его били, или он не мог найти себе еды, просто потому, что глупое болящее и садящее тело отказывалось подчиняться командам мозга. Он отлеживался в завалах мусора, прячась от холода, чаще всего - бесполезно, и слушал собственное тело, которое казалось, ссыхалось от голода, а желудок прилипал куда-то к позвоночнику.

Именно таким его и нашла Паку - полутрупом фактически, не подающим признаков жизни. На пять лет его старше - по меркам Свалки она уже считалась взрослой, способной отвечать за свои поступки, работать и заводить семью. Девочка ушла в этот год из дома, где ее жестоко бил отец - бывший военный, злой как сто чертей из-за того, что его выбросили сюда вместе с мусором, бывшие товарищи. Дочь не была ему нужна - но она являлась гарантией дополнительного пайка и кое-каких лекарств, а с пяти лет он заставлял Паку работать на ткацкой фабрике, среди ядовитых паров от красителей, в которых самые маленькие, такие как она, полоскали нитки и ткани. Там девочка встретилась с Уво - сын одного из местных охранников, ее погодка, он постоянно замечал, в каких ужасных синяках она приходила на работу и в итоге его терпение лопнуло. Парень был на год старше Паку, и забрал ее в свой ветхий домишко, выстроенный собственноручно из кусков мусора. Пытавшийся возмущаться, отец девушки получил по зубам, и под угрозой того, что ему свернут шею, позорно ретировался. Все вокруг могли судачить, что парень взял девчонку в дом корысти ради - но им просто было легче так выживать. Мягкая Паку, совсем не красавица, гадкий старательный утенок и упрямый прямолинейно-звероватый Увогин - они хорошо находили общий язык, совсем не конфликтовали.

Когда она принесла в дом, почти что трупик маленького мальчика, силовик лишь головой покачал, но и слова против не сказал. Умерший отец часто говорил - "если можешь сделать что-то хорошее, и это не будет тебе ничего стоить - то лучше сделай". Он не был добрым и мягким, нет, но заморенное личико ребенка и молчаливая просьба Паку завязали язык узлом. Им неплохо жилось вдвоем, он был достаточно силен, чтобы заработать за день что-то сверх стандартного пайка, а девчонка просто пахала как проклятая, поднявшись на работе от красильщицы до ткачихи - в ее цеху было гораздо чище, чем в том, где занимались красками. Пусть руки девушки были постоянно в порезах и шрамах от ниток, но они жили сыто и относительно спокойно.

Шалнарка выходили. И с каждым днем, видя, как он оживает, парочка все больше привязывалась к молчаливому, фальшиво-улыбчивому ребенку. Он не воровал и не безобразничал, но к себе близко тоже не подпускал. Тихий, исполнительный, мальчишка решил оставаться тут, пока его кормят и поят, отрабатывая тем, что содержал домик в порядке, пока старшие были занят работой. Шал просто не понимал - зачем он им? Но впервые в жизни, не чувствовал угрозы для себя. Это напоминало маленькую уютную семью со стороны. Правда порой, по ночам, Паку просыпалась в слезах, и долго беззвучно плакала - ей снился ее отец и то, как она задыхается от ядовитых паров на фабрике, а еще, кошмары куда как страшнее. Шалнарк смотрел на это из-под штопанного-перештопанного одеяла недоуменно, растерянно. Однажды, когда девушка забылась тяжелым сном под утро, подошел к силовику, уже тогда высокому и массивному, особенно по сравнению с блондинистым, вечно голодным, заморышем.

– Почему она плачет?
– Уво показалось, что тихий голосок ему снится. Но мальчик продолжил.
– У нее ведь не болит ничего, даже синяков почти нет, - силовик поднял гудящую от усталости голову, и увидел стоящего рядом мальчишку, одетого в старую рубаху Пакуноды, подпоясанную куском ткани, словно платье. Босые ноги их маленького найденыша стояли прямо на плотно утрамбованном земляном полу, и недолго думая, Увогин подхватил его на руки, вяло подумав, что только еще одной простуды им тут не хватало. Шал даже пискнуть не успел, оказавшись в жарком кольце рук. Ему показалось даже, что корка льда, которую никто не видел, но которую он всегда чувствует, начала чуть таять снаружи от такого тепла. Парень подсунул чужие крохотные ступни к себе под майку, сжимая их большой ладонью, согревая.

– Она плачет от того, что у нее болит душа, - негромко ответил, утыкаясь носом в коротко стриженную пушистую макушку, с которой Паку так возилась нескольким днями ранее, аккуратно убирая колтуны и придавая чужим волосам форму. Пахло от мальчишки мылом и чем-то тепло-детским, почти молочным.

– Душа?
– кажется, Шалнарк немного озадачился.
– А она может болеть?
– в его холодном мире это было чем-то новым и совершенно непонятным.

– Конечно, может, - кивнул головой силовик решительно.
– Иначе Паку не подобрала бы тебя, - погладил осторожно мозолистыми пальцами беспризорника по волосам.
– Ты похож на ее младшего брата. Он умер от голода, когда ей было, как тебе сейчас. И теперь она мучается кошмарами, в которых не может спасти ни его, ни тебя, мелкий, - вздохнул силовик. Рядом с этим парнем, мальчишке казалось, что он может чувствовать шире и больше, что люди вокруг не совсем бесполезные манекены или животные, с которыми нужно хитрить и сражаться за еду. Точнее не бесполезны именно эти двое. По тому, что они его не бросят. По тому, что вопреки всему и вся - он им нужен. По тому, что рядом с ними тепло, впервые в жизни. В ту ночь он забрался под одеяло девушке и прижался тесно, плотно, обоняя запахи мыла и ниток, красок и отбеливателя, ощущая, как приятно согреваться рядом с ней. А ей, впервые за долгие годы, до самого утра не снились кошмары.