Дубравка поняла его смущенье и улыбнулась.

— Это «Тристан и Изо», — по-французски произнесла она.

Сидя плечом к плечу, они рассматривали красные, синие, жёлтые, золотые и разных прочих цветов витиеватые заставки, буквицы и рисунки, украшавшие страницы книги.

— Я это знаю! — словно бы оправдываясь перед нею, говорил Александр. — Но только французскому нас не учили — да и зачем он нам? Я на немецком это читал, и мне что-то не поправилось.

Дубравка с недоуменьем и укоризной глянула на него своими золотисто-карими большими глазами.

Он поспешил загладить свой проступок:

— Да ведь это давно было: я ещё и не женат был... Ещё до татар... Да и потом не радостен моему уху говор немецкий: Der Hund. Hundert. Латынь люблю... Я думал сперва, что это у тебя латинское. Потом смотрю: что-то чудно выходит, как стал читать...

Дубравка рассмеялась:

— У них не все буквы надо читать, у французов.

— А вот прочти: хочу послушать, как это звучит.

Он указал ей веточкой ивы на одно из мест на странице.

Дубравка всмотрелась и сперва прочла беззвучно, про себя. Щёки её тронул румянец.

— Ты обманул меня, — сказала она, покачав головою, — ты сам знаешь по-французски.

— Дубрава, что ты! — укоризненно возразил он. — Побожиться, что ли?

Волнуясь, словно перед учителем, она прочла нараспев, как читают стихи:

— Хорошо, — сказал Александр. — Только вот что оно значит — не знаю. Переведи.

Ещё больше покраснев, она принялась за перевод. Он сложился у неё так:

Александр молча наклонил голову. Теперь уже сама Дубравка, осмелев, предложила продолжать чтение.

— Вот это ещё хорошо... — сказала она и заранее вздохнула, ибо ей хорошо была известна горестная история Тристана и Изольды.

Она принялась читать по-французски, тут же и переводя:

— «И вот «пришло время отдать Изольду Златокудрую рыцарям Корнуолским. Мать Изольды собрала тайные травы и сварила их в вине. Потом свершила над напитком магические обряды и отдала скляницу с волшебным питьём верной Бранжен. «Смотри, Бранжен! — сказала она. — Только одни супруги — только король Марк и королева Изольда, лишь они одни должны испить этого вина из общей чаши! Иначе будет худо для тех несчастных, которые, не будучи супругами, выпьют этот волшебный напиток, несущий заклятие: любовь обретут они и смерть...»

Дубравка, смутившись, перестала читать и перевернула тяжёлую пергаментную страницу.

— Ну, потом, ты знаешь, — сказала она Александру скороговоркой, — было знойно, они захотели пить и ошибкою выпили этого вина... Вот тут дальше...

Она быстро обегала глазами одну страницу, другую... начинала читать, но, увидав раньше, чем успевала прочесть, что-либо такое, о чём стыдилась читать, вдруг останавливалась. Голос её то дрожал и срывался, то переходил в напускное равнодушие чтицы.

— «Любовь влекла их друг к другу, как жажда влечёт оленя, истекающего кровью, к воде перед смертью», — прочла она и стала замыкать створы тяжёлой книги.

Александр помог ей, приподняв свою половину разгиба.

Оба долго молчали. Перед ними расстилалось озеро. Солнце поднялось уже над вершинами бора. Тишина стояла полная. Остекленевшая гладь, как бы объявшая под собою бездонную глубь, была столь недокасаемо-прозрачной, что когда ласточка чиркала её остриём крыла, то делалось страшно: не разбила бы!

Далеко-далеко виднелся одинокий парус: он был как белое крыло бабочки...

Невский повернулся спиною к озеру. Берёзка, осенявшая Дубравку, стояла в синем небе как фарфоровая.

Александр не отрываясь смотрел на Дубравку — на изумительной чистоты обвод её милого, но и строгого лица, дивно изваянного, и не мог отвести глаз. Девичье-детское розовое ушко и слегка просвечивающие от солнца светло-алые лепестки её мочек, ещё не испорченных проколами для серёжек, трогали и умиляли сердце. Гладко и очень туго забранные на висках зелёного золота волосы её и чистый белок глаз причиняли сердцу явно ощутимую сладостную боль.