Вспомнился ему тот миг, когда ему, отдавая невесту, надлежало своей, вот этой рукой вложить её руку в руку Андрея, — тот миг, когда он благословил их на пороге их спальни...

Тени сосен всё укорачивались: солнце сияло уже над вершинами деревьев; становилось жарко.

— Александр, — протяжно, в шутливом изнеможенье произнесла Дубравка, — как пить хочется!.. Можно — из озера?

Александр вскочил на ноги.

— Прости, княгиня, — я совсем забыл!..

Он быстро подошёл к берёзке и вернулся оттуда с маленьким берестяным туеском, в котором обычно он или Андрей приносили Дубравке берёзовый сок, когда приходили попроведовать её у озера.

Она привстала на коленки, и, немножко озорничая, взглядывая поверх кромки туеска, принялась пить.

— Хочешь? — спросила она, протягивая к нему туесок. — Не бойся: не наколдовано, — добавила она и рассмеялась.

Александр смутился.

— Да я и не боюсь... — сказал он.

Он принял из её рук берестяной сосуд и тоже напился. Затем, возвращая ей туесок, он ради шутки спросил:

— Что, лучше кумыса... который Чаган тебе присылал?

Дубравка повела плечом.

— Не знаю! — сказал она и поморщилась. — Это ты знаешь: пьёшь с ними этот вонючий кумыс.

— Княгиня!.. — с укоризной проговорил он. — Стыдно тебе... тебе-то уж стыдно так говорить...

Ей стало жалко его и впрямь стыдно своих слов.

— А ты не говори так! — сказала она. — А я его никогда не пила и не буду пить! Андрей велел его на псарный двор щенкам относить.

— Да что он, с ума сошёл? — вскричал Невский.

Дубравка промолчала.

— А ты знаешь, княгиня? — приступил он к ней грозно. — Знаешь, что у них там, в Орде, за одну каплю кумыса, ежели по злому умыслу она упала на землю, тут же приказывают убить человека?

— Знаю! — вскинув голову, отвечала Дубравка. — Знаю! — повторила она. — Но только я того не знала, что за татарского раба выхожу замуж!

Как только унялся гнев, поднятый в душе Александра словами Дубравки, так сейчас же ему сделалось ясно, что это ветер с Карпат. Ведь и Данило Романович судил так же, ведь и родитель её такой же был нетерпеливей; к татарам! Насилу уломал его тогда, на льдах Волги, по крайней мере не начинать ничего, не снесшись предварительно с ним. Чудно, что столь светлый разумом политик и государь столь излишне уповает и на свои родственные узы с Миндовгом, и на крепости свои, и на новую свою конницу, и на крестоносное ополченье всей Европы, которого, дескать, главою непременно его, Даниила, поставят, лишь стоит ему изъявить согласие на унию церквей. «Вот и дочка с этим приехала, — подумалось Александру, — считает себя здесь, на Владимирщине, как бы легатом отца... Что ж, и пускай бы считала. Да то беда, что и Андрей тоже кипит на татар! Ведь экое безрассудство: кумыс, от самого царевича присланный, — и вдруг псам скармливать!.. Хорошо, если не дойдёт это до татар! Да где ж там, — уж, поди, донёс кто-нибудь на Андрея: не любят его, да и продажных тварей немало среди бояр — во дворце в каждой стене татарское ухо...»

Сдержав гнев, Александр Ярославич спросил невестку:

— Скажи: чужой знает кто, что Андрей... это самое сделал над кумысом?

Даже и наедине с нею он поопасался обозначить полностью злополучное деянье Андрея.

Дубравка нахмурила лоб, стараясь вспомнить.

— Не-е-ет... — отвечала она, однако в голосе её не было уверенности. — Ты сам посуди: когда бы донёс кто, то разве бы стал Чагаи и дальше посылать этот кумыс?

Неведомо было княгине, что каждую ночь в шатёр Чагана, разбитый среди прочих кибиток на луговине за Клязьмой, стража впускала некоего человека, предварительно обшарив его, и что этот человек был Егор Чегодаш.

Дубравка нежно коснулась руки Александра.

— Не сердись на меня! Я глупая: мне не надо было говорить тебе этого. Ты не беспокойся...

Невский сумрачно пошутил:

— Ну да: «Ты не беспокойся, Саша: нам с Андреем завтра головы отрубят!..» Ох, Дубрава, Дубрава, плохо ещё ты знаешь их!.. И не дай тебе бог узнать!

Голос его прозвучал так, что Дубравка невольно вытянулась вся и брови её страдальчески надломились.

— Боже, боже! — воскликнула она в отчаянии. — Да когда же это кончится? Пусть один какой-нибудь конец будет!.. Пускай рубят голову!.. И Андрей так же думает... Хватит, досыта наглотались мы этого срама! — выкрикнула она в каком-то грозном неистовстве. — А ты... а ты... да если и нас с Андреем казнят... так тебе всё равно капелька их кумыса дороже всей крови нашей!..

— Перестань! — крикнул вне себя Невский, весь пылая.

От его крика собака, отдыхавшая под кустом, стремглав кинулась к своему хозяину.

Слёзы полились из глаз Дубравки, она упала ничком и зарыдала...

Невский растерялся. Не зная, что делать, он неуверенною рукой дотрагивался до её плеч, затылка и тотчас же отымал руку. Дубравка продолжала рыдать.

— Милая девочка моя... полно... — бормотал Александр, подсовывая ладонь под её лоб, чтобы не лежала лицом на траве.

Дубравка охватила его руку, подобно тому как тонущий в море схватывает подплывшую к нему мачту. Внезапно для себя, не успев даже и воспротивиться этому, Александр склонился к ней иш бережно поцеловал её в затылок — в нагретую солнцем золотистую ямку, откуда расходились, поднятые в стороны, туго заплетённые её косички.

Утешая её, он изредка гладил её по голове, по плечу, но уже не смел и думать снова прикоснуться к ней устами, хотя, даже и перед самым строгим судом, перед судом его совести, невольный поцелуй тот не заставил бы его покраснеть: так много было в том поцелуе отцовского!..