Касс только взглянула в ответ. В её движении усматривался протест.

– Подумаешь, конкурент!
– голос Лона стал звонким от обиды.

– Он становится все более и более популярен, - не сдавалась любимая. Похоже, она сегодня в том самом настрое, который доводил поэта до белого каления и одновременно обострял желание победить, покорить, заставить, влюбить в себя.
– Голос его необычен, да и стихи...

– Тебе хочется меня разозлить?

Лон вскочил и стал возбужденно бегать вдоль стен из угла в угол. Иногда один и тот же маршрут ему надоедал: провидец неожиданно менял направление или пересекал комнату по диагонали.

При этом, первый поэт Атлантиды отчаянно размахивал руками и саркастически выкрикивал, срываясь на несвойственный ему фальцет: - Меня разозлить легко! Меня злят бездари! Меня злит, когда искусством занимаются не те, кто имеет к этому от природы талант, а те, которые умеют громко вопить и тянуть на себя! Я тоже умею повышать голос...

– Ты-то здесь причём?

– Я при всём! Я давно злой! Я из транса!
– голос Апола действительно усиливался с каждым восклицанием.
– Я ещё не отошел от кошмара!
– возмущался поэт.
– Вот эти крики ты считаешь песней? О, Творцы! Какой слог! Какие образы! Какие рифмы! Какие недосягаемые вершины поэзии!
– Лон воздел к потолку руки и принял горделивую позу.
– Может, ты думаешь, я орать не умею?

– Нет, почему же, - мирно размышляла Касс.
– Орать ты как раз умеешь, даже очень...
– она криво улыбнулась.
– А все-таки в нем что-то есть... Даже в том, что Орф поет языком плебса, даже в его ругани...
– девушка надолго задумалась, а потом сделала странный вывод: - Может, вовсе не потому что поэт, а потому что хулиган?

– Насчет хулиганов - тебе виднее!
– отрезал Лон, хотя сам не знал, что именно хотел этим сказать.
– А вот поэт - это я.
– он выставил вперед указательный палец.
– Номер один!

Ей оставалось выражать согласие молчанием.

А поэт номер один, продолжая сильную, хоть и не очень понятную, жестикуляцию руками, не без интереса осведомился: - И вообще, тебе не кажется, что мы тратим на Орфа слишком много времени?

На этот раз Касс только вздохнула, и тогда Лон, все еще вздрагивая от возбуждения, объявил:

– Я видел!

– Что-нибудь плохое?

Она всегда немедленно понимала по тону, а может, чувствовала... Вернее, чуяла. И тут... Сообразила, наконец, ученица ясновидящего.

– Мы должны уехать отсюда.

– Куда?
– Касс пожала плечами.
– А что случится?

– Об этом потом, нужно подумать... Впрочем, об этом лучше не думать... Лучше уехать... Молча...

– И ты уверен, что не ошибся?

Она прекрасно знала, что не только ошибка, а даже неточность для него маловероятна.

– Вы имеете дело с тренированным оракулом номер один, Прекрасная Дева.
– Лон покивал со значением и усмехнулся.
– К счастью, или, может, наоборот, к сожалению, я не ошибаюсь.

Касс встала и подошла к огромному, на всю стену, западному окну. На улице уже было светлее, чем днем. Горели уличные электронки, ярко и разноцветно сверкали аэро и наземные мобили, бегали огни витрин, ослепительно отсвечивала великолепная орихалково-зеркальная отделка зданий.

– И ты считаешь, бегство нас спасет?

Касс задернула шторы и бесцельно походила по комнате. Лон мрачно смотрел, как девушка ступает маленькими босыми ногами по прогретой, чуть шершавой мозаике пола, по-детски забирая носками внутрь. И всем своим видом показывает нежелание не только уезжать из Посейдониса, но даже и говорить об этом.

– Только не надо! Не надо красивых слов.
– Лон поморщился, каждым мускулом лица изображая, как неприятны ему красивые слова.
– Долг, благородство, не в бегстве спасение, - не начинай: все это наизусть...

Касс пожала плечами. Вслух она не произнесла ни звука. Тогда Лон, уже миролюбиво объяснил: - Просто, кроме бегства, не вижу выхода... Хоть в Тартесс для начала, а оттуда... Или сразу в Элладу... Гея велика, места нам с тобой хватит.

Касс молчала. Орф закончил свою бесконечную песню и теперь гордо улыбался восторженным крикам и аплодисментам зрителей. "И что только находят в нем глупые бабы!" - злобно подумал Апол.

Молчание Касс можно было расценивать по-разному. Молчит и молчит себе. Впрочем, она всегда больше молчала: задумается вот так и губами шевелит... А толпа? Толпа молчать не станет, и благородства от неё не жди... Вон она, толпа, Орфу аплодирует...

Вдобавок еще хлестнула мысль, что его, в искусстве игры на тере и мастерстве стихосложения не знавшего себе равных, не пригласили. Предпочли сопляка Орфа, грубого молодчика с какой-то визгливой чепухой. Самыми приличными атрибутами поэтического красноречия во всех песнях юнца выступали истерзанные любовью тела, искусанные поцелуями рты и обманутые чувства...